Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "С"

1. Конец земли. Глава вторая.

Входимость: 3. Размер: 15кб.

Часть текста: тузы уральской горной промышленности. Я глядел на знакомые улицы — и не узнавал их. Было: камень и дерево. Стало: сталь и стекло. Целые кварталы снесены. На их месте встали громады — коммунальные дома. Новые здания растут на глазах, этаж наслаивается на этаж. Стенки непривычно тонки. — Прочны ли они? — Достаточно прочны. Через две-три пятилетки эти дома устареют. Мы снесем их и построим новые. Город темпов. Он перестраивается на ходу. Кажется, все камни его в движении. Вагончики новорожденного трамвая едва появились на свет, а бегают резвей ленинградских. И останавливаются реже. Тут не зевай: разрежет. В день нашего отъезда из Ленинграда издательство обещало телеграфом перевести сюда деньги Валентину. Мы справились в почтамте. Перевода не оказалось. Мы направились в Комитет Севера при облисполкоме. Здание облисполкома все в лесах: перестраивается. Широкие деревянные лестницы в этажи по лесам, до крыши. Известка, кирпич, пыль. Вверх, вниз непрерывно движутся люди с носилками. Сверху летит известка. Мы выждали момент — и нырнули в подъезд. Вошли. Чисто, бело, стол справок, во всю стену указатель номеров комнат. Внутри без перебоя идет работа. Из всех комнат — быстрый, сухой стукоток пишущих машинок, как треск бесчисленных пропеллеров. Бухают двери, как бомбы. Носятся по лестницам люди. Мы отыскали Комитет Севера. Обширная комната. Мебели — стол и три стула. Стол закрыла широченная карта, конец свесился на пол. По однообразно синей пустыне — белые, мертвые прожилки рек. Худощавый человек склонился над картой. Прядь русых волос упала на лоб, прикрыла острые глаза. Карандаш прыгает по синему полю, наносит быстрые черные кружочки. — Василий Николаевич?.. — Я. Из Ленинграда? Получил ваше...

2. Конец земли. Глава седьмая.

Входимость: 2. Размер: 17кб.

Часть текста: болото, в тундру — долгие мосточки и в конце их две-три кабинки — уборные. Так, в крошечном ловецком поселке на Конце Земли общественных уборных больше, чем было их до революции во всех городах России. В штабе нас приняли радушно. Но в ловецкой столовой не оказалось лишних порций для всех приезжих. Высокий остроплечий астраханец, начальник промысла, подозвал мальчика лет восьми. — Сведи-ка товарищей на склад, отбери им маленького осетра. Я пошел за мальчонком в обширный сарай. Там на нарах грудами лежали саженные, распластанные, золотые от жира осетры. И к потолку рядами были привешены такие же соленые рыбы. Мальчонок выбрал из самых мелких осетров одного пожирней. — Бери, дяденька. Этот хорош будет. Острая морда рыбины была взнуздана веревкой. Я потащил подарок за эту веревку, держа на отлете — чтобы не запачкать жиром одежды. Я держал руку с веревкой на высоте своего подбородка, а хвост маленького осетра волочился по земле. Полтораста шагов до штаба достались мне трудно: рука затекла. Мы недолго оставались в штабе: тут люди стремительно проворачивали свои ловецкие...

3. Конец земли. Глава пятая.

Входимость: 1. Размер: 22кб.

Часть текста: в топь. Волны победно перекатываются через них. Все чаще по низким берегам остроконечные берестяные шалаши, люди в малицах около них. Люди в малицах издали похожи на тюленей. Часто пролетают гуси, еще чаще — большие стаи уток. Остановка: зырянский поселок Мужи. Серебрятся ивы, дорожка в гору. Там густо стоят строения— избы, сараи. Час очень ранний, но зырянки вышли с расшитыми оленьей шерстью туфлями, с длинноухими шапками из пыжиков. Пассажиры, команда в несколько минут расхватали эти красивые вещи. Дешевка: туфли по пяти-шести рублей, шапки-ушанки — семь-восемь. И только за одну спросили семнадцать, но эта — как пушинка, не носить — любоваться. Мужи шьют шапки, кисы, туфли, малицы чуть не на все русское население Тобольского севера. * * * Весь день дождь. Мутно небо, Обь мутна. Земля мелеет, тончает; земля ускользает из глаз. Невыносимо скучно целый день взаперти. Валентин уже с час не отрываясь смотрит в окно. Ни улыбки на губах, ни задумчивых складок на лбу — на лице никакого выражения. Затих, точно его и нет. И только глаза: распахнутые, оцепенелые, как глаза филина на свету. Впрочем, нет — не филина. От ресниц, что ли, сетчатая тень на них и дробит зрачок и белок на тысячу мельчайших глазков. Скорей как у мухи под микроскопом глаз Валентина: тысяча глаз в глазу. — Ну, воззрился! — бормочу я сердито. Я уже знаю, что теперь с ним не поговоришь: хоть ори ему в самые уши — он будет мычать в...

4. Конец земли. Глава одиннадцатая.

Входимость: 1. Размер: 6кб.

Часть текста: на север. — Зигфрид освободит Брунгильду. — Вперед. Утром проснулись, в каюте — светло, не качает. Покойствует широкая гладина воды: север кончился. «Гусихин» давал свистки, делал последние приготовления к отходу. Я пошел за кипятком, стал в очередь против кочегарки. В четырехугольном черном провале за загородкой работал молодой кочегар. Размеренным размахом рук он метал в жерло печи тяжелые длинные поленья, в глубине печи взметывался огонь — и светлые волосы кочегара вспыхивали неистовым золотом. Кочегар работал весело, в чистой белой рубахе, в золоте волос. Накидав дров, он поднял длиннейшую кочергу из чистого серебра и спокойно стал шуровать ею в глубине огненной пасти. * * * Потом мы с Валентином поднялись на палубу — бросить последний взгляд на Хэ. Там, на горе, около голой рощицы деревянных крестов вились дымки, копошились люди. Тут начало владений полуночного льдистого океана. Последняя утлая полоска земли, а дальше — только небо да вода. Пустота между ними — разинутая пасть вселенной. Дунет из нее север — как смертью дыхнет из межпланетных пространств. Страшное место, страшная жизнь. Коротеньким летом люди плавят землю, копают могилы, чтобы самим лечь в них зимой. И вся жизнь их — от «терпит» до «сила не берет». Нелегкое, ох нелегкое дело — завоевать Север! Сколько уж смелых человеческих жизней сглотнула эта жадная пасть. И сколько...

5. Конец земли. Глава шестая.

Входимость: 7. Размер: 17кб.

Часть текста: шел медленно. Впереди проплывали утки. Носились чайки. С берега поднялась крошечная трясогузка, волнистым полетом пронеслась над водой, села на борт. Попрыгала, попиликала — и улетела назад на берег. В командирской каюте, на койке (койка да столик, вот и вся каюта) я играл с Иван Иванычем в шахматы. — Скажите, — спросил я, — дисциплинка-то у вас не слишком того? Шах! Как вы решаетесь на серьезное дело с такой командой: с этим коком и Пузатых? Карское море — не шутка. — Команда? — переспросил Иван Иваныч. Он обдумывал свой ход. — Команда у меня — отличные ребята. Беру вашего слона. — Концы-то отказывались отдать. Ладью за слона? Что ж, у меня качество. Что вы будете делать, если в море такая шутка? — В море! Никогда! Пузатых — отчаянный трус, вредитель и классовый враг. Ребята отлично это понимают. В море дело серьезное, и он сам знает, что там его в два счета выкинут за борт эти же самые ребята, ежели что. На суше он куда вреднее. Держу: дело знает — использую как спеца. Здесь он весь наяву. Ферзю вашему шах. Ровно тукает мотор. — Аах-ха-хаа! Аах-ха-ха! — смеются большие белые чайки, сибирские хохотуньи. Мы кончаем партию, садимся на полубаке. Плоские берега: земля кончается. Вода огромна. В мире просторно и светло. Иван Иваныч рассказывает: — В девяносто девятом получил шкипера дальнего плаванья, в южных морях плавал. Там все до точки известно. Тут — ни черта. Двенадцать лет плаваем, а ничего еще не знаем. Трудное море. Мне понравилось, что старик ведет летоисчисление от революции. ...