Дорогой памяти Евгения Шварца
—Птицы никогда не лгут.
«Снежная королева»
Друг мой, ты прав, глубоко прав: птицы никогда не лгут. И это — сказка с хорошим концом.
Напрасно думают, что жар-птица — птица радости — живет только в сказке.
Она живет в наших садах.
Мальчишкой я поймал ее сам, своими руками.
Голос ее как флейта. Многие слышат у себя за окном ее пронзительный и радостный зов. Но редко кто дает себе труд выйти из дому и найти ее.
Это — солнечная птица, и поет она только в солнечные дни в молодой, свежей, яркой листве. Кому ненароком и блеснут ее золотые перья, тот подумает, что это солнечный луч играет в зелени. Перья жар-птицы как луч горят, — и она ни минуты не сидит на месте.
Когда мне в первый раз удалось разглядеть ее в саду на березе, я так был восхищен, что тут же дал клятву себе во что бы то ни стало поймать ее. Я хотел наслаждаться ее красотой и пением у себя дома каждый день — и летом и зимой.
Но как поймать неуловимую жар-птицу?
— Надо найти ее гнездо, — придумал я. — Она прилетит к своему гнезду — и попадется.
Я был тогда несведущ в орнитологии — науке о птицах. О гнезде этой птицы знал только из сказки.
Я говорю про сказку с самым печальным концом: про сказку о человеке, потерявшем свою тень.
Я говорю о сказке, которую поведал миру Адельберг Шамиссо: «Удивительная история Петера Шлемиля».
Помнишь, как бедняга заметил на залитом солнцем песке человеческую тень, похожую на его собственную пропавшую тень?
Шлемиль кинулся на нее, схватил, но «натолкнулся на неожиданное и твердое физическое сопротивление».
«Невидимые кулаки, — жалуется Петер Шлемиль, — нанесли мне под ребра самые неслыханные удары, когда-либо испытанные человеком».
Оказалось, то была тень невидимого человека. А невидимым этот человек был оттого, что нес в руках «невидимое птичье гнездо, делающее невидимым того, кто его несет, но не его тень».
найти в жизни то, что я так желал найти.
Петер Шлемиль «обнаружил тень самого невидимого гнезда» и по ней нашел это гнездо.
Я поступил так же.
На одну из берез в моем саду жар-птица прилетала всего чаще. Но как я ни заламывал голову, ее гнезда на этом дереве разглядеть не мог.
Тогда я стал искать тень гнезда. И приметил: в одном местечке между ветками кружевная листва березы не просвечивает.
Я влез на березу и сверху увидел то, что ждал увидеть. Нет, не гнездо: только разевающиеся желтые рты сидящих в гнезде птенцов.
Тогда я сварил птичий клей и вымазал этой незастывающей адской смолой ветви, между которыми пищали птенцы.
Как жестоки мы бываем в погоне за мечтой! Тяжело мне теперь вспоминать этот мой мальчишеский поступок.
Недолго могла вынести голодный писк своих птенцов жар-птица. Прилетела кормить их.
Села на ветку — и уж больше не могла улететь — приклеилась.
Громкий победный марш барабанило мое сердце, когда я схватил прекрасную птицу и со всеми предосторожностями оторвал ее от ветки.
Дома я отмыл теплой водой клей с ее ободранных до костей ног. И пустил ее в приготовленную заранее клетку.
Как ужасно она закричала, как билась, увидев себя в плену!
Конечно, она разбила бы голову о крепкую решетку своей тюрьмы, если бы я не поспешил покрыть клетку непроницаемым для света покрывалом.
Так всегда поступают с пленными птицами, чтобы сделать их покорными. В темной тюрьме птицы перестают рваться на свободу.
Моя прекрасная пленница затихла.
Но очень долго, очень долго она не могла привыкнуть к своей клетке — даже в темноте.
Уже настала осень, когда я, задыхаясь от радостного ожидания, решился наконец впервые снять покрывало с клетки — и взглянул на свою пленницу.
Боже, что я увидел!
Не раз я находил на выдвижном днище клетки выпавшие золотые перья. Это было в порядке вещей: ведь осенью все птицы линяют и, перелиняв, становятся еще красивее.
Надо ли говорить, что она не пела? Как стала бы она петь, когда у нее отняли ее радость — солнечный свет, свободу? Ведь птицы никогда не лгут.
Я отнес мою жалкую пленницу в сад — и там выпустил.
У нее едва хватило сил взлететь на дерево.
Лист уже падал с берез, и ее подруги давно улетели в свои солнечные края. Ей предстояло умереть здесь, среди обнаженных ветвей, и упасть на почерневшую от дождей, холодную землю.
Но я решил, что все же ей лучше будет умереть на свободе, чем в клетке.
Ты, может быть, думаешь, что моя жар-птица все-таки сказочная? Ты хочешь знать ее ученое название?
Изволь. Теперь я стал сведущ в орнитологии — науке о птицах. Могу тебе назвать не только ее имя, но и сказать, к какому роду-племени она принадлежит.
Эта птица сродни воронам — corvidae. Вместе с тем из всех наших птиц она ближе к семейству райских птиц — paradisadae.
Тебя не удивит близкое родство этих двух семейств.
У моей жар-птицы золотое как день оперение и черные как ночь крылья.
Согласно принятой ныне в науке тройной латинской номенклатуре, она носит название: Oriolus oriolus oriolus L. Ориолюс ориолюс ориолюс Линнея, а по-русски просто — иволга обыкновенная.
Теперь-то я знаю, что в неволе иволга теряет свое солнечное оперение, никогда не поет в клетке и скоро умирает.
Выпавшие перья — вот все, что осталось мне на память о ее красоте и песнях.
Одно из них посылаю тебе: memento mori! Помни о смерти!
Да послужит мой горький опыт предостережением всем, кто держит птицу в неволе.
Но ты уж, наверное, негодуешь:
— Вот так сказка с хорошим концом! Да это же правда, правда с самым печальным концом.
Нет. Я еще не досказал до конца.
Слушай.
— все такой же пронзительный и радостный.
Почему она не умерла осенью и как — бессильная — улетела зимовать в свою солнечную страну, — не знаю.
Знаю только, что жар-птицы, птицы-радости, живут в наших лесах и садах, живут в сказках. И если сами мы их не погубим, то никакие Советники и даже сама Снежная Королева не заморозят их песен.