Глава VI
ОДИН В ЛЕСУ
— Выкинь ты из головы Одинца убить, — сказал Ларивон, выслушав рассказ о злоключениях охотника. — Упреждал ведь тебя, каков зверь. Не то, что псам, — и человеку не спустит. Есть тут у нас еще лосёнок — один ходит. Не та стать, слов нет, а всё ж таки отростков о трех рога будут. Я тебе и место покажу.
— Ты отговаривать меня брось, дядя! — сердито краснея, сказал охотник. — Скажи лучше, как мне его теперь без собак найти?
— Наше дело — сторона, — равнодушно согласился крестьянин. — Только ты трудное задумал. Не сдогадаюсь, что тебе и присоветовать теперь.
Ларивон задумался, попыхивая короткой носогрейкой.
— Разве вот чего еще попытать? Удача будет, — вплотную зверь подойдет. Караулить только терпенье надо.
— Терпенья хватит у меня, не беспокойся, — быстро отозвался охотник. — Что надумал?
— Место есть одно в помещичьем лесу, — летом ребята в шалаше там жили. Одинца они солью к себе приманивали. Он слышь, по сю пору на то место ходит — привычен стал.
— А что же они его не убили? — удивился охотник.
— Уж такие были ребята. Даром, что с городу, — всякую даже насекомую уважали. Птицу, зверя тоже с разбором стреляли, которых и вовсе не трогали.
Охотник почувствовал скрытый упрек себе в словах крестьянина. Это задело его.
— Просто, значит, струсили, — презрительно сказал он, передернув плечами.
Об охоте на искусственных солончаках охотнику приходилось слышать и раньше. В Сибири так бьют маралов. Падкие до соли, олени выгрызают в земле ямы, и туда снова и снова охотники наливают густой раствор поваренной соли.
«Великолепный случай подкараулить Одинца, — думал охотник. — Главное, и собаки не понадобятся».
В тот же день Ларивон привел его в очень живописный уголок леса. Громадные вековые ели, гладкие осины подошли здесь вплотную к невысокому, но крутому обрыву. Внизу под ним бесшумно бежала гибкая лесная речка. За ней широко простерлась большая казенная вырубка с одинокими, на равном расстоянии друг от друга, стройными соснами.
Под елями у пня была узкая ямка, густо истоптанная кругом круглыми лосиными и острыми косульими следами. Охотник высыпал в нее два фунта поваренной соли.
Ларивон рассказал, что Одинец приходит обычно с казенной вырубки, и показал, где сделать шалашку, чтобы зверь не учуял спрятавшегося человека.
Теперь надо было только подождать несколько дней, чтобы Одинец пришел «отведать гостинца», как выразился крестьянин. Почувствовав доверие к шалашке, лось перестанет к ней подозрительно приглядываться и принюхиваться.
Придя к ямке вечером на четвертый день, охотник легко убедился, что зверь пошел на приманку: в траве осталась свежая куча лосиных, напоминающих овечий помет, только гораздо крупней, продолговатых «орешков».
Охотник засел в шалашку из густых еловых лап, прислонился спиной к шершавому стволу ели — и приготовился терпеливо ждать.
Вечер выдался погожий. Лес по-осеннему молчал, только теплый ветерок шелестел листвой.
Скоро и он улегся. Стало совсем тихо в лесу. Охотник сидел, напряженно вслушиваясь в тишину.
Он ждал треска сучьев, который должен предупредить его, что зверь подходит. Готовая к выстрелу винтовка лежала у него на коленях.
Понемногу томительное чувство одиночества стало его охватывать. Он в первый раз собирался ночевать в лесу один и никогда еще не испытывал той легкой жути, той странной неуверенности в себе, которая в сумерках охватывает человека в незнакомом месте. Смутное предчувствие неожиданных встреч настораживало зрение и слух.
«Хоть бы собака рядом, — тоскливо думал он. — До чего тут всё какое-то… чужое».
Он не доверял лесу. В каждом дереве ему начинало мерещиться что-то подозрительное, что-то враждебно насторожившееся. Всюду чудились незаметно следящие за ним' глаза. Он не верил тишине: в ней что-то притаилось, ждало.
Вдруг сильный шум листвы, треск и тяжелый удар по суку! Охотник вздрогнул так, что винтовка сама подскочила с колен и попала ему в руки.
Стрелять, — но куда, в кого? Снова было тихо, так тихо, что слышно было мелодичное журчание речушки под обрывом. Остановившееся было сердце вдруг громко затукало в груди охотника.
Теперь он знал, что кто-то есть рядом.
«Как зашумит опять, — решил он, — сразу вскину ружье и буду стрелять».
Тянулись минуты, но шум не повторялся.
«Знать бы только, где он притаился», — думал охотник, не пробуя даже догадаться, кто этот «он». И всё пристальней всматривался в темнеющие деревья.
Но вот, вместо ожидаемого треска и шума, раздался четкий звук. Звук этот напоминал щелк крупных дождевых капель, падающих с высоких веток. Он доносился откуда-то сверху, с деревьев над обрывом.
На розовеющем небе высокими черными крестами резко выступали громадные ели. В их темной хвое ничего нельзя было разобрать. Квелая листва осин просвечивала тысячью розовых скважинок.
Чуть заметное движение на ветке одной из осин остановило взгляд охотника. Он всмотрелся, — и жуткий холодок побежал у него по всему телу.
Кто-то черный сидел на ветке осины, высоко над землей. Листва мешала разглядеть фигуру. Головы совсем не было видно. Но, чем дальше охотник смотрел, тем ясней различал черное туловище, черную свесившуюся с толстой ветви ногу.
Черная фигура не шевелилась. Боясь дохнуть, без движения сидел и охотник.
Вдруг он увидал: плавным движением поднялась в листве гибкая черная рука — легкая листва вздрогнула и затрепетала. Раздался короткий щелк обрываемого с черенком листа.
«Стрелять?.. Человек!.. Как спускаться начнет, тогда!..»
Опять протянулась рука — и послышался четкий щелк.
Охотник всеми силами старался взять себя в руки.
«Чушь какая, что я! Чушь какая! Нервы! Чепуха же, какой там человек на дереве!.. Нельзя же так сразу стрелять!»
«Будет совсем темно, он незаметно спустится, подкрадется и…»
Стало так страшно, что охотник невольно оглянулся.
Увидел широкий ствол ели, позади него — темную глубину леса, где с трудом различишь отдельные стволы деревьев.
«Оттуда и тяпнет!»
А ночь, темная, осенняя ночь, уже настала. Луны не было, не было и звезд. Черной фигуры на осине тоже больше не было видно. Только равномерный щелк черенков показывал, что таинственная рука обрывает листья всё на том же месте.