ЛЕСНАЯ ГАЗЕТА №8
МЕСЯЦ ПОЛНЫХ КЛАДОВЫХ (ВТОРОЙ МЕСЯЦ ОСЕНИ)
С 21 ОКТЯБРЯ ПО 20 НОЯБРЯ
СОЛНЦЕ ВСТУПАЕТ В ЗНАК СКОРПИОНА
СОДЕРЖАНИЕ № 8-го
ГОД — СОЛНЕЧНАЯ ПОЭМА: ОКТЯБРЬ
ГОТОВЯТСЯ К ЗИМЕ
Молоденькие зимовщики. — Кто что успел. — Запасы овощей. — Белкипа сушильня. —Живые кладовые. — Сам себе кладовая.
ЛЕСНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
Отлет птиц на зимовку. — Ветру ставим баллы.
КОЛХОЗНЫЙ КАЛЕНДАРЬ
ГОРОДСКИЕ НОВОСТИ
В зоологическом саду. — Без пропеллера. — Спешите видеть. — Угри отправляются в последнее путешествие.
ОХОТА
С гончими по черностопу. — Под землёй.
ТИР. Состязание восьмое.
ОБЪЯВЛЕНИЯ: Остроглаз, испытание седьмое.
КЛУБ КОЛУМБОВ: месяц восьмой.
Год, — солнечная поэма в 12-ти месяцах
— листопад, грязник, зазимник.
Ветры-листодёры срывают с леса последние отрепья. Дождь. Скучает на заборе мокрая ворона. Ей ведь тоже скоро в путь: летовавшие у нас серые вороны незаметно откочёвывают к югу, а на их место также незаметно перемещаются такие же вороны, родившиеся на севере. Выходит, — и ворона птица перелётная. Там, на дальнем севере, ворона — первая прилётная, как у нас —грач, и последняя отлётная.
Покончив с первым своим делом — раздеванием леса, — осень принимается за второе: студит и студит воду. Всё чаще по утрам лужи покрываются хрупким ледком. Как воздух, — вода уже оскудела жизнью. Те цветы, что красовались на ней летом, давно уронили свои семена на дно, утянули под воду длинные свои цветоножки. Рыбы забиваются в ямы — ятови — зимовать там, где не замерзает вода. Мягкий хвостатый тритон-харитон всё лето прожил в пруду, а теперь выполз из воды, — пополз зимовать на суше, где-нибудь во мху под корнями. Льдом покрываются стоячие воды.
Стынет и на суше нежаркая кровь. Прячутся куда-то насекомые, мыши, пауки, многоножки. Забравшись в сухие ямы, переплетаются, застывают змеи. Забиваются в тину лягушки, прячутся за отставшую кору пней ящерки, — обмирают там... Звери — кто одевается в тёплые шубки, кто набивает свои кладовки в норах, кто устраивает себе берлогу. Готовятся...
В осеннее ненастье семь погод на дворе: сеет, веет, крушит, мутит, ревёт и льёт и снизу метёт.
Мороз не велик, а зевать не велит: как грянет - разом землю и воду скует льдом. Где тогда еды себе достанешь? Куда спрячешься?
В лесу каждый готовится к зиме по-своему.
Кому положено, улетел от голода и холода на крыльях. Кто остался, торопится набить свои кладовые, заготовляет запасы пищи впрок. Особенно усердно таскают ее короткохвостые мышки-полевки. Многие из них вырыли себе зимние норы прямо в стогах и под хлебными скирдами и каждую ночь воруют зерно.
К норе ведут пять или шесть дорожек, каждая дорожка - в свой вход. Под землей - спальня и несколько кладовых.
Зимой полевки собираются спать только в самые сильные морозы. Поэтому они делают большие запасы хлеба. В некоторых норах собрано уже по четыре-пять килограммов отборного зерна.
Маленькие грызуны обворовывают хлебные поля. Надо оберегать от них урожай.
Деревья и многолетние травы приготовились к зимовке. А однолетние травы уже рассеяли свои семена.
Но не все однолетники будут зимовать в виде семян. У некоторых они уже проросли. Очень много однолетников-сорняков взошло на перекопанных огородах. На голой тёмной земле видны розеточки выемчатых листочков пастушьей сумки, и похожие на крапиву пушистые листики пурпуровой яснотки, и крошечная пахучая ромашка, и анютины глазки, и ярутка, и, конечно, назойливая мокрица. Все эти растеньица собираются зимовать, прожить под снегом до следующей осени.
Н. Павлова
На снегу рыжеватым пятном выделяется раскидистая липа. Не листья на ней рыжеют, а язычки-крылышки, которые прикреплены к орешкам. Все ветки и веточки липы в крылатых орешках.
Но не одна липа так разукрашена. Вот высокое дерево — ясень. Сколько же там, наверху, висит сухих плодов! Свешиваются густыми пучками, узкие, длинные, похожие на стручки.
Но, пожалуй, всех красивее рябина. На ней до сих пор сохранились тяжёлые грозди ярких ягод. Видны ещё ягоды и на кустах барбариса.
— розовые цветы с жёлтыми тычинками.
Вот ещё сколько древесных пород не успели устроить до зимы своего потомства.
Да и у берёзы еще тут и там виднеются на ветках сухие серёжки, в которых спрятаны крылатые орешки.
И чёрные шишечки ольхи еще не опустели. Но зато и берёза и ольха успели приготовить кое-что для весны — серёжки. Придёт весна, — этим серёжкам только вытянуться, раздвинуть чешуйки и расцвести.
Серёжки есть и у орешника — толстые, красновато-серые, по две пары на каждой веточке. А орехов на орешнике уже давно не найдёшь. Он всё успел: и с потомством своим распроститься, и к весне приготовиться.
Н. Павлова
Короткоухая водяная крыса летом жила на даче, у самой речки. Там у нее была одна жилая комната под землей. Ход из комнаты вел косо вниз - прямо в воду.
Теперь водяная крыса устроила себе хорошую, теплую зимнюю квартиру далеко от воды, на кочковатом лугу. В квартиру ведут подземные ходы-переходы по сто шагов длиной и больше.
Спальня выстлана мягкой, теплой травой и помещается под самой большой кочкой.
Кладовая соединена со спальней особыми ходами.
В кладовой сложены в строгом порядке - по сортам - похищенные и перетащенные крысой с полей и огородов хлебные зерна, горох, луковицы, бобы и картофель.
Белка отвела под кладовую одно из своих круглых гнезд на деревьях. Там у нее сложены лесные орешки и шишки.
Кроме того, белка собрала грибы - маслята и березовики. Их она насадила на обломанные сучочки сосен и сушит впрок. Зимой она будет бродить по ветвям и подкрепляться сушеными грибами.
Удивительную кладовую нашла для своей личинки оса-наездник. У нее быстрые крылья, зоркие глаза под загнутыми кверху усиками. Очень тонкая талия отделяет ее грудь от брюшка, а на конце брюшка - длинное, прямое и тонкое, как игла, жало. Летом оса-наездник отыскала большую толстую гусеницу бабочки, напала на нее, оседлала и вонзила в ее кожу острое жало. Жалом она просверлила в теле гусеницы дырочку и в эту дырочку опустила свое яичко.
Оса улетела, а гусеница скоро оправилась от страха. Опять стала она есть листья и, когда подошла осень, выткала себе кокон и окуклилась. Вот тут-то, в куколке, и вышла из яичка личинка осы-наездника. Ей тепло, спокойно внутри крепкого кокона и пищи хватит на целый год.
Когда опять придет лето, кокон гусеницы откроется, но вылетит из него не бабочка, а поджарая, жесткотелая, черно-желто-красная оса-наездник. Это наш друг. Ведь она-то и уничтожает этих вредных гусениц.
Просто наедятся хорошенько за осенние месяцы, станут толстые-претолстые, жирные-прежирные — и всё тут.
Жир ведь тот же запас пищи. Он лежит толстым слоем под кожей, и когда зверю нечего есть, проникает в кровь, как пища через стенки кишок. А уж кровь разносит пищу по всему телу.
Так устраиваются медведь, барсук, летучие мыши и все другие звери и зверьки, что крепко спят всю зиму. Набьют брюхо потуже —и на боковую.
Да еще и греет их жир: он холода не пропускает.
На что уж хитра и воровата лесная ушастая сова, а нашёлся вор и её провёл.
Видом ушастая сова — совсем филин, только маленький. Клюв крючком, перья на голове торчком, лупоглазая. Как ни темна ночь, эти глаза всё увидят, уши всё услышат. Зашуршит мышь в сухой листве — сова уж тут. Цоп! — и поднимается мышь на воздух. Мелькнёт ли зайчишка через полянку — ночной разбойник уж над ним. Цоп! — и бьётся зайчишка в когтях.
Натаскала себе сова битых мышей в дупло. Сама не ест и другим не даёт: бережёт про чёрный день.
Днём сидит в дупле, сторожит запасы. Ночами на охоту летает. Сама нет-нет и вернётся к дуплу: всё ли цело?
Вдруг стала замечать сова: будто меньше запасы её становятся. Хозяйка зоркая: считать не обучена — примечает так, на глазок.
Ночь пришла, проголодалась сова, полетела на охоту.
Возвращается, — нет ни одной мыши! Видит: копошится на дне дупла зверюшка серенький, с крысу длиной.
Хотела когтями впиться, а он шмыг низом в скважину и несётся по земле. В зубах — мышонок.
Сова — за ним и уж совсем было настигла, да разглядела, кто воришка, струхнула и не стала отнимать. Воришкой-то оказался хищный зверёк — ласка.
Ласка разбоем промышляет, и хоть маленький зверёк, но до того смелый и ловкий, что и с совой поспорит. Вцепится ей в грудь зубами — ни за что не оторвёшь.
То холод, ветер ледяной, то вдруг солнышко выглянет, и станут дни теплые, тихие. И тогда кажется: неожиданно лето вернулось.
Из-под травы цветы выглянули, желтые одуванчики, первоцветы. В воздухе порхают бабочки, комары-толкуны кружатся легкими столбиками. Выскочит откуда-то птичка-малышка, крошечный бойкий подкоренник, дрыгнет хвостиком и запоет - да так задорно, так звонко!
"Те-тень-ка! Те-тень-ка!"
И забудешь, что зима скоро.
Пруд со всеми в нём жильцами покрылся льдом. Да вдруг опять распустило. Колхозники решили маленько почистить дно. Выгребли со дна кучи ила и ушли.
А солнце знай себе светит да греет. Пошёл от куч пар. И вдруг ил зашевелился: тут комочек отскочил от кучи, там скатился. Что такое?
Один комочек высунул хвостик, дрыг им по земле, дрыг, дрыг — и плюх назад в пруд, в воду! За ним — другой, третий.
А другие комочки ила вытянули ножки и поскакали прочь от пруда. Чудеса прямо!
Нет, это не комочки, а живые облипшие илом карасики и лягушки.
Они забрались зимовать на дно пруда. Их и выкинули колхозники вместе с илом. Солнце пригрело кучу—карасики да лягушки и ожили. Ожили и поскакали: карасики — назад в пруд, а лягушки — искать себе местечко поспокойнее, чтобы опять их не выкинули сонных.
И вот десятки лягух, как сговорившись, запрыгали все в одном направлении: туда, где за гумном да за дорогой был другой пруд — побольше и поглубже. Добрались уже до дороги.
Но ненадёжна ласка солнца осенней порой.
Скрыла его тёмная туча. Из-под тучи выбежал холодный северный ветер. Студёно стало маленьким голым путешественникам. Прыгнет лягуха через силу — и растянется. Ноги отнялись. Кровь застыла. Разом замёрзла.
Больше лягушкам не прыгать.
Все, сколько их было тут, замёрзли.
И все, сколько их было, лежат головами в одну сторону: туда, где за дорогой большой пруд, полный тёплого спасительного ила.
Летом шёл я лесом, слышу — кто-то в густой траве бегает. Я сначала вздрогнул, а потом стал осторожно осматриваться. Вижу — какая-то птичка запуталась в траве: небольшого роста, сама серая, грудка красноватого цвета. Я взял эту птичку и потащил её домой. Так я был рад этой птичке, что ног под собой не чуял.
Дома я дал ей немного крошек. Она поела, стало ей повеселей. Сделал я ей клетку, насекомых для неё ловил. Всю осень она у меня жила.
Как-то раз ушёл играть, а клетку-то плохо запер, — у меня кошка и съела мою птичку.
Любил я очень птичку. Я и поплакал, да делать было нечего.
У белки забота такая: летом запасы собирать, а зимой съедать. Я вот сам наблюдал, как одна белка нарвала с ели шишек и потащила в дупло. Это дерево я заметил, и когда потом мы его срубили и вытащили белку, то в дупле оказалось много шишек. Белку мы принесли домой и посадили в клетку. Один маленький мальчик просунул в клетку палец, так белка прокусила его насквозь, — вот она какая! Мы ей приносим много еловых шишек, и она их хорошо любит, а пуще всего любит орехи.
Лескор Н. Смирнов
Подложила моя мамаша под курушку-индейку три утиных яйца.
На четвёртой неделе вывелись курушата и три утёночка. Пока все не окрепли, мы их держали в тепле. Но вот курушу с цыплятами первый раз выпустили на улицу.
У нас около дома была канава с водой. Утятки сразу заковыляли в канаву и поплыли. Куруша забегала, заметалась, кричит: „Ох! Ох!" Увидела, что утятки спокойно плавают, на неё внимания не обращают, — успокоилась и пошла прочь со своими цыплятами.
Поплавали утятки, но скоро прозябли. Выбрались из воды, кричат, дрожат, а погреться негде.
Я взяла их на руки, укрыла платком и унесла в комнату; они сразу же успокоились. Так у меня и жили.
Рано утром их выпускали из дому — и они сразу в воду. Как озябнут, бегут домой. На крыльцо взлететь не могут — крылышки не выросли, — кричат; кто-нибудь поднимет их, и все три бегут прямо к моей кровати, станут рядышком, шейки вытянут и опять кричат. А я сплю. Мамаша поднимет их, они заберутся ко мне под одеяло и тоже спят.
К осени они выросли большие, а меня отправили в город — в школу. Утятки мои долго тосковали по мне, кричали. Узнавши это, я немало слёз пролила.
Лескор Вера Михеева
Есть в наших лесах такая ворона — поменьше обыкновенной серой вороны и вся крапчатая. У нас её называют ореховкой, а в Сибири — кедровкой.
Она собирает на зиму запасы орехов— в дуплах и под корнями деревьев.
Зимой ореховки кочуют с места на место, из леса в лес и пользуются этими запасами.
Своими? В том-то и дело, что каждая из ореховок пользуется не теми запасами, которые сама сделала, а запасами своих родичей. Прикочует в какую-нибудь рощу, где сроду не бывала, и сразу начинает искать чужие запасы. Заглядывает во все дупла-—и там находит орехи.
В дуплах-то понятно. А вот как ореховка находит зимой орешки, запрятанные другими ореховками под корни деревьев и кустов? Ведь земля-то вся под снегом! А ореховка подлетит к кусту, разроет под ним снег — и всегда без ошибки находит под ним чужой запас. Откуда же она знает, что именно под этим из тысяч растущих кругом кустов и деревьев хранятся орехи? По каким признакам?
Этого мы еще не знаем.
Облетели деревья, — поредел лес.
Лежит лесной зайчишка-белячишка под кустом, прижался к земле, — только глазами по сторонам зыркает. Страшно ему. Кругом — шорохи, шелесты... Уж не ястреба ли крылья шелестят в ветвях? Уж не лисонькины ли ножки шебуршат опавшей листвой? А он — зайка — белеет, весь пятнами пошёл. Что бы подождать, когда снег выпадет! Кругом всё ярко так, цветисто стало в лесу, всюду на земле жёлтая, красная, бурая листва.
А вдруг—охотник?!
Вскочить? Бежать? Куда там! Сухой лист гремит под ногами, как железо. От своего собственного топота с ума сойдёшь!
И лежит зайчишка-белячишка под кустиком в мох вжавшись, к берёзовому пеньку прижавшись, лежит — притаился, не шевельнётся — одними глазами по сторонам зыркает.
Очень страшно...
Сейчас, когда деревья голы, на них увидишь такое, чего летом не разглядишь. Вон вдали — берёзы, и будто все они в грачиных гнёздах. А подойдёшь ближе, — совсем это не гнёзда, а какие-то чёрные комья тонких прутьев, растущих в разные стороны, — ведьмины метлы.
Вспомните любую сказку про бабу-ягу или ведьму. Баба-яга летает по воздуху в ступе, а след свой помелом заметает. Ведьма же вылетает из трубы верхом на метле. Ни яга, ни ведьма без метлы обойтись не может. Вот они и напускают на разные деревья такую хворь, чтобы у них на ветвях вырастали уродливые комья сучьев вроде мётел. Так уверяют весёлые сказочники.
Ну, а по-научному?
По-научному? Взаправду? Эти комья сучьев образуются на ветвях из болячек, а болячки на дереве — от особых клещиков или от особых грибков. Клещик-орешник до того мал и лёгок, что ветер свободно носит его по лесу. Клещик попадёт на какую-нибудь ветку, заберётся в почку и устроится в ней жить. Ростовая почка — это готовый побег, стебелёк с зачатками листьев. Клещик их не трогает, — питается только соком почки. Но от его укусов и выделений почка заболевает. И когда распустится, — молодой побег начинает расти с волшебной быстротой: в шесть раз скорей, чем ему полагается.
Больная почка развивается в коротенький побег, который сейчас же даёт боковые веточки. На них перебираются дети клещика и тоже заставляют прутики ветвиться. И так ветвление идёт всё дальше и дальше. И на месте почки разрастается косматая, уродливая ведьмина метла.
То же самое случается, когда в почку попадает спора — зародыш грибка-паразита — и начинает расти в ней.
Ведьмины метлы бывают на берёзе, ольхе, буке, грабе, клёне, сосне, ели, пихте и других деревьях и кустарниках.
В разгаре посадка деревьев.
В этом радостном и полезном деле ребята не уступают взрослым. Осторожно, чтобы не повредить корни, выкапывают и переносят уснувшие деревца в новые места. Весной проснётся деревцо — и как ни в чём не бывало примется расти людям на радость и пользу. И каждый из ребят, кто посадил и вырастил хоть одно деревцо, поставил себе при жизни чудесный зелёный памятник, — живой памятник на век.
Отлично придумали ребята — сажать также в садах и на школьных участках живые изгороди. Густо насаженные кусты и деревца не только защищают от пыли и снега, но ещё и привлекают к себе много маленьких птиц: они находят себе здесь надёжные убежища. Летом зеленушки, реполовы, славки и другие наши закадычные певчие друзья совьют в этих изгородях гнёзда, выведут птенцов и будут ревниво охранять сады и огороды от нападения зловредных гусениц и других насекомых. Да ещё станут услаждать наш слух своими радостными песнями. Некоторые из юннатов побывали летом в Крыму и вывезли оттуда семена интересного кустарника — рéва. Отличные живые изгороди вырастут из этих семян весной. На них придётся вывесить объявления: НЕ ПРИКАСАТЬСЯ! Боевые эти кусты никого не пропустят сквозь свой сомкнутый строй: рева колется, как ёж, царапается, как кошка и жжётся, как крапива. Посмотрим, какие птицы изберут себе в защитники этого строгого сторожа.
Казалось бы, чего проще: крылья есть, — лети, когда и куда хочешь. Тут стало холодно и голодно, — поднялся на крылья, отлетел немножко на юг, где потеплее. Там похолодало, — ещё подальше подался. И зимуй в первом попавшемся месте, где устраивает тебя климат и обилие корма.
Ан ведь нет: почему-то летит наша чечевичка до самой Индии, а сибирский чеглочок, минуя Индию и десятки подходящих для зимовок жарких стран, — до самой Австралии.
Значит, не простая причина гонит наших перелётных в далёкие края, за горы, за моря, не просто голод и холод, — что-то посложнее, какое-то властное, непреодолимое чувство, неизвестно откуда взявшееся в птицах. Впрочем...
Хорошо известно, что большая часть нашей страны в далёкие-далёкие времена не раз подвергалась нашествию ледников. Медленной лавиной заливало тяжёлое мёртвое ледяное море всю великую нашу равнину, медленно — сотни лет — отходило назад и опять надвигалось, погребая под собой всё живое.
Птиц спасали крылья. Первые отлетавшие занимали землю у самого берега ледникового моря, следующие перелетали дальше, ещё дальше, будто играя в чехарду. А когда отступало ледяное море, вытесненные им со своих гнездовий птицы устремлялись обратно, на свою родину. Первыми — отлетевшие недалеко, потом, следующие, потом самые дальние: чехарда шла в обратном порядке. Очень медленная чехарда: прыжки длились тысячелетиями! И в эти огромные промежутки времени вполне могла образоваться у птиц привычка покидать свои гнездовья осенью, при наступлении холодов, и возвращаться к ним с солнцем — весной. Образовалась такая привычка, вошла, что называется, „в плоть и кровь", — да так там и осталась. Вот и летают перелётные каждый год с севера на юг. Подтверждается это соображение тем, что там на земном шаре, где ледников не было, — почти нет и массовых птичьих перелётов.
Но птицы улетают осенью не только на юг — к теплу, а и по разным другим направлениям, даже на север — в самый мороз.
Есть птицы, которые покидают наши края только потому, что им нечего становится есть, когда земля покрывается глубоким снегом, а вода — крепким льдом. Чуть появятся на земле проталины, — наши грачи, скворцы, жаворонки уже тут как тут! Чуть на реках и озёрах появятся первые полыньи, — тут как тут чайки, утки.
Гагам никак нельзя оставаться в Кандалакшском заповеднике, потому что Белое море зимой покрывается толстым льдом. Они вынуждены бывают податься на север: там проходит тёплое течение Гольфстрим и море там не замерзает всю зиму.
Если ехать среди зимы от Москвы на юг, то очень скоро — уже на Украине — увидишь грачей, жаворонков, скворцов. Все эти птицы просто немного подальше откочевали, чем такие, которые считаются у нас оседлыми: синицы, снегири, чижи. Многие оседлые птицы ведь тоже не сидят на одном месте, — кочуют. Разве что воробьишки, да галки, да голуби в городе, а в лесах и полях дикие куры круглый год живут на одном месте, а остальные — кто ближе кочует, кто дальше. И как тут решить: какая птица по-настоящему перелётная, какая просто кочевая?
Вот уж про чечевичку, про эту красную канарейку не скажешь, что она кочует. Про иволгу — тоже: чечевичка в Индию, а иволга улетает на зиму в Африку. И похоже, перелётными они стали не по той причине, как большинство; не потому, что надвигались и отодвигались ледники. Тут — похоже — другая причина.
Посмотришь на чечевичку, на самчика—будто простой воробей, а голова и грудь такого красного цвета, что ахнешь! Ещё того удивительнее — иволга: вся червонно-золотая с чёрными крыльями. Невольно приходит в голову: „Что-то уж очень ярко разодеты эти птички!.. Не чужестранцы ли они у нас на севере, не гости ли из далёких жарких стран?"
Похоже, очень похоже, что так! Иволга — типичная африканская птица; чечевичка — индийская. И, может быть, было так: у этих видов птиц случилось перенаселение, и молодёжь их вынуждена была искать себе новые места, где бы жить и детей выводить. Вот и стала она подвигаться на север, где не так тесно живут птицы. Летом там не холодно. Даже новорождённые, голенькие птенчики не простужаются. А как начнёт становиться голодно и холодно,— можно податься назад — на старую родину: там в это время тоже птенцов уже вывели, живут стайками, дружно, — своих не прогонят! А весной — опять на север. И так — тысячи и тысячи лет — туда-сюда, туда-сюда!..
Вот и образовались перелёты: иволги — на север, через Средиземное море в Европу; чечевички — из Индии на север, через Алтайские горы и Сибирь, а потом на запад, через Урал и дальше.
Подтверждает мысль об образовании перелётов путём постепенного освоения некоторыми птицами новых мест гнездовий то, что чечевички, например, прямо, можно сказать, на наших глазах — в последние десятилетия — расселялись всё дальше и дальше на запад, пока не дошли до берега Балтийского моря. А улетают на зиму по-прежнему к себе в Индию.
Эти предположения о происхождении перелётов кое-что объясняют нам. Но загадок в вопросе о перелётах остаётся полно.
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ОДНОГО КУКУШОНКА
— в одном из садов Зеленогорска.
Не спрашивайте, как оказался он совсем один в уютном гнёздышке у самого корня старой ели. Не спрашивайте, сколько хлопот, забот и волнений досталось заряночке-маме и зарянчику-папе — мачехе и отчиму кукушонка, — пока они выкормили этого обжору, раза в три больше их ростом. Чуть не умерли они от страха, когда однажды владелец сада подошёл к их гнезду, вынул из него уже оперившегося кукушонка, рассмотрел его и положил птенца обратно. На левом крыле кукушонка выделялось пятно белых перышек.
В конце концов заряночка всё-таки выкормила своего приёмыша. Но и вылетев из гнезда, он всё ещё при виде их раскрывал свою красно-жёлтую пастишку и хрипло просил есть.
В начале октября, когда от большей части деревьев в саду остались одни скелеты, и только дуб и два старых клёна ещё не сбросили с себя яркую листву, — кукушонок исчез, как уже с месяц назад исчезли из наших лесов все взрослые кукушки.
Зиму этого года кукушонок, как и все наши кукушки, провёл в Южной Африке. Прилетающие к нам летом кукушки оттуда родом.
А этим летом — совсем недавно — владелец сада увидел на старой ели кукушку-самку. Он испугался, что она разорит гнездо заряночки, и застрелил её из пневматического ружья.
На левом крыле кукушки выделялось белое пятно.
ЗАГАДКИ РАСКРЫВАЕМ, А ТАЙНА ОСТАЁТСЯ
Наши предположения о происхождении птичьих перелётов, может быть, правильны, но как быть с такими вопросами:
1. Как птицы узнают тысячевёрстные пути своих перелётов? Раньше считали, что в каждой осенней перелётной стайке есть хоть одна старая птица, которая и ведёт всех молодых хорошо памятным ей путём с гнездовий на зимовки. Теперь точно доказано, что в стайках молодых, только нынче летом у нас вылупившихся из яиц, птиц может не быть ни одной старой птицы. У одних видов птиц молодые отлетают раньше старых, у других — старые раньше молодых. Но так или иначе молодые без промаха, в положенные им сроки прибывают на места зимовок.
Удивительно, что в крошечном мозгу пусть даже старой пичужки может уместиться многосотвёрстный путь, а уж как самостоятельно узнают его птенцы, только два — три месяца назад родившиеся на свет и ещё ничего на нём не видевшие, — это просто уму непостижимо.
Взять нашего зеленогорского кукушонка. Как он нашёл кукушечьи зимовки в Южной Африке? Все старые кукушки улетели от нас чуть не на месяц раньше его, показать ему дорогу было некому. Кукушки — птицы одинокие, стай никогда не образуют, даже в перелётах. Воспитан кукушонок был заряночками, — птичками, улетающими зимовать на Кавказ. Как же мог наш кукушонок попасть в Южную Африку — именно в то местечко на земном шаре, где из поколения в поколение зимуют наши северные кукушки, а потом вернуться к своему гнезду, в котором его высидели из яйца и выкормили заряночки?
2. Откуда молодые птицы знают, куда именно им надо лететь на зимовки?
Над этой птичьей тайной крепко придётся подумать вам, дорогие читатели „Лесной газеты", — да как бы ещё и не вашим детям!
Для разрешения этих вопросов придётся прежде всего отказаться от такого непонятного слова, как инстинкт, придётся придумать тысячи хитроумных опытов, чтобы чётко понять, чем птичий мозг отличается от человеческого мозга..
7 баллов - КРЕПКИЙ - 13—15 метров в секунду, 47—54 километра в час, заставляет гудеть провода, клонит вершины деревьев, срывает пену с гребней волн.
8 баллов - ОЧЕНЬ КРЕПКИЙ - 16—18 метров в секунду, 57—64 километра в час, ломает сучья и ветви, валит деревья, столбы, сплошные заборы.
9 баллов - ШТОРМ - 19—21 метр в секунду, 68—75 километров в час, срывает черепицу с крыш, выбивает кирпичи из дымовых труб, топит рыбачьи суда.
10 баллов - СИЛЬНЫЙ ШТОРМ - 22—25 метров в секунду, 79—90 километров в час, деревья вырывает с корнем, срывает крыши с домов.
— 29 метров в секунду, 94—104 километра в час (мчится со скоростью почтового голубя), приносит большие разрушения.
12 баллов - УРАГАН - 30 и больше метров в секунду (скорость сокола), огромные разрушения.
К великому нашему счастью, жестокие шторма и ураганы бывают у нас очень, очень редко, — далеко не каждый год.
Перестали стучать тракторы. Кончается в колхозах сортировка льна, последние обозы с ним тянутся на станции.
О новом урожае думают теперь колхозники. О новых, лучших сортах ржи и пшеницы, что выводят для колхозов страны специальные селекционные станции. Меньше работы на поле, больше работы дома. Всё внимание теперь колхозники отдают скотному двору.
Стада колхозного рогатого скота загнаны по хлевам, лошади — по конюшням.
Поля опустели. И уж ближе к человеческому жилью жмутся стада серых куропаток. Ночуют у гумен, даже в деревни залетают.
На них, куропаток, кончена охота. Колхозники, у кого имеется ружьё, начали похаживать теперь по зайчикам.
Загорелись электрические лампочки в птичнике колхоза „Победа".
Дни стали коротки, и колхозники решили по вечерам освещать птичник, чтобы куры могли подольше гулять и клевать корм.
Куры в восторге. Когда зажёгся свет, они сразу принялись купаться в золе. А самый задиристый забияка-петух наклонил голову набок, посмотрел на лампочку правым глазом и сказал:
— Ко, ко! Ох, и долбанул бы я тебя клювом, если бы ты висела немножко пониже!
Лучшая приправа для любого кушанья— сенная мука. Сенная мука приготовляется из высших сортов сена.
Поросята-сосуны, если вы хотите поскорее стать свиньями, — требуйте сенную муку! Курицы-несушки, если вы хотите каждый день кудахтать — хвалиться новым яйцом, — требуйте сенную муку!
ИЗ КОЛХОЗА „НОВАЯ ЖИЗНЬ" СООБЩАЮТ:
Садовая бригада занялась яблонями. Нужно было их почистить и приодеть. Ведь на них не было ничего, кроме серо-зелёных брошек — лишайников. Колхозники сняли с яблонь эти украшения: в них прятались вредные насекомые. Стволы и нижние сучья побелили извёсткой, чтобы не было больше насекомых, чтобы солнце не обжигало, мороз не морозил. Теперь в белоснежных одеждах яблони очень красивы. Недаром бригадир подшучивает:
— Мы ведь неспроста яблони так принарядили перед самым праздником. Поведу своих красавиц на демонстрацию.
В колхозе „Рассвет" живёт столетняя бабушка Акулина. Наш корреспондент поехал её навестить, но дома не застал. Бабушка Акулина пошла за грибами. Вернулась она с полной котомкой опёнок. И вот что о них сообщила:
— Которые грибы в одиночку растут да ещё от глаза человечьего прячутся, тех мне уже не сыскать: глаза слабоваты стали. А эти — где один, там и вся сотня. Да ещё обычай у них, у любимых моих грибочков, опёночков, — на пни залезать, чтобы их ещё повиднее было. Самые это старушечьи грибы!
В колхозе „Трудовик" бригада овощеводов сеет на грядах салат, лук, морковь и петрушку. Семена падают в холодную землю, и, если верить внучке бригадира, они этим очень недовольны. Она уверяет, что слышала, как они громко ворчали:
— Сейте не сейте, а мы на таком холоду прорастать не будем! Прорастайте сами, если вам это нравится!
Но овощеводы затем и сеют эти семена так поздно, чтобы осенью они уже не могли прорасти.
Зато они очень рано прорастут весною и рано поспеют. И это очень приятно — получить пораньше салат, лук, морковь и петрушку.
на многих тысячах гектаров. Миллионы яблонь, груш и других плодовых деревьев будут высажены на приусадебных участках колхозников, рабочих и служащих.
ЛенТАСС
Звери и птицы переехали из летних открытых помещений на зимние квартиры. Клетки их тепло отапливаются. Поэтому никто из зверей не собирается впасть в долгую зимнюю спячку.
В эти дни над городом летают странные маленькие аэропланы. Прохожие останавливаются посреди улицы, задирают головы и с удивлением следят за медленными кругами воздушной эскадрильи. Они спрашивают друг друга:
- Вы видите?..
- Вижу, вижу.
- Может быть, слишком высоко? Поглядите, какие они маленькие.
- И опустятся - все равно не услышите.
- Почему это?
- Потому что пропеллеров у них нет.
- Орлы!
- Вы шутите!Какие же в Ленинграде орлы!
- А вот такие - беркуты. Пролет у них сейчас: к югу тянут.
- Вот оно что! Ну, теперь сам вижу:птицы кружат; не сказали б, так бы и думал: аэропланы. До чего похожи! Хоть бы раз крылом взмахнули...
На Неве, у моста Лейтенанта Шмидта, у Петропавловской крепости и в других местах, неделями держатся дикие утки самых удивительных форм и цветов.
Тут и черные, как ворон, синьгú, и горбоносые, с белым на крыле, турпаны, и пестрые морянки с хвостами, как спицы, и черно-белые гоголя.
Они нисколько не боятся городского шума.
Они не боятся даже, когда прямо на них мчится черный буксир, разрезая воду железным своим носом. Они ныряют - и снова показываются над водой за несколько десятков метров от прежнего места.
Когда по Неве пойдет лед с Ладожского озера, они исчезнут.
УГРИ ОТПРАВЛЯЮТСЯ В ПОСЛЕДНЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Осень на земле. Осень и под водой. Холодеет вода.
Старые угри уходят в свое последнее путешествие.
Ни один из них не вернется в реку, где провел всю жизнь. Все найдут себе могилу в океане на глубине тысячи метров.
Но прежде чем умереть, они вымечут икру. Там, в глубине, не так холодно, как можно подумать: там семь градусов тепла. Там из каждой икринки скоро выйдет крошечный, прозрачный, как стеклышко, малек угря - лептоцефал. Миллиардными стадами лептоцефалы отправятся в далекое путешествие. И через три года они войдут в устье Невы. Тут они вырастут и превратятся в угрей.
Дошёл до леска. Гончих спустил со смычка, „бросил" в остров. Кинулись псы по кустам.
Сам тихонько пошёл опушкой, выбирая лаз, где стать.
Стал за пень против кустов, где лесная незаметная тропинка выбежала из леса и скатилась в овражек.
Стать не успел — уже напали гончаки на след.
За ним залился, заголосил молодой Заливай.
Охотник по голосу слышит: зайца взбудили, подняли. Но черностопу — по грязной от дождей, почерневшей осенней земле — гонят теперь, опустив носы к следу.
То ближе гон, то дальше: кругами ходит заяц, кругами.
Вот опять ближе голоса, сюда гонят.
Проморгал охотник!..
Вот и гончаки: впереди Добывай, сзади, высунув язык, Заливай. Вслед за зайцем промчались овражком.
Ну, ничего: опять в лес завернут. Добывай — пёс вязкий, увяжется по следу, не стеряет, не сколется,— мастеровитый пёс.
Вот и пошли, и пошли — кругом, опять в лес.
„Всё равно опять этим же лазом вывалится русак, — думает охотник. — Теперь-то уж не пропущу!"
Перемолчка... Потом... — что это?
Отчего голоса вразнобой?
Вот и совсем смолк вожак.
Один Заливай звенит.
И снова голос вожака Добывая, только уже по-другому, куда азартнее, с хрипом. Визгливо и сдваивая голос, захлебываясь подхватил Заливай.
На другой след натекли!
На чей же? Только не на заячий.
Верно, по красному...
Быстро проскакал по тропинке русак, помчал по полю.
Охотник видел, но ружья не поднял.
А гон всё ближе —с хрипом, со злым, досадливым взвизгом... И вдруг на лазу —между кустами, где сейчас только промчался заяц, — огненно-красная спина, белая грудь... Прямо на охотника катит.
Охотник вскинул ружьё.
— в другую.
Поздно!
Бах! —и, взметнувшись огнём в воздухе, убитая лиса растянулась на земле.
Из леса выскочили гончаки —и к ней. Вцепились зубами в красную шкуру, треплют — вот разорвут!
— Отрыщь! —грозно окликает их охотник и бежит, спеша отнять у собак дорогую добычу.
(От нашего специального корреспондента)
Есть в лесу недалеко от нашего колхоза знаменитая барсучья нора — вековая. Называется только „нора", а по-настоящему и не нора даже, а целый холм, вдоль и поперёк изрытый многими поколениями барсуков. Целое барсучье метро.
Показал мне „нору" Сысой Сысоич. Я внимательно осмотрел холм и насчитал в нём шестьдесят три входа-выхода. Да кой-где в кустах под холмом были ещё незаметные отнорки.
Легко было убедиться, что в этом обширном подземном убежище живут не только барсуки: у некоторых входов кишмя кишели жуки — могильщики, навозники и мертвоеды. Они трудились над валявшимися тут костями кур, тетеревов, рябчиков и над длинными заячьими хребтами. Барсук такими делами не занимается, кур и зайцев не ловит. И чистюля он: остатков своего обеда или другой какой грязи никогда не бросает в норе или около неё.
Некоторые норы были разрыты и превращены в настоящие траншеи.
— Охотнички наши старались, — объяснил Сысой Сысоич. — Только зря всё: куда-то уходили под землёй и лисята и барсучата. Не вырыть их здесь нипочём.
Помолчал немного и прибавил:
— А вот давай попытаем выкурить отсюда хозяев!
Втроём и то долго мы провозились, пока забили все выходы из подземелья, кроме одного внизу и двух на верху холма. К нижнему входу натаскали груду хвороста, можжевёловых и еловых лап.
Мы с Сысой Сысоичем стали каждый у своего выхода наверху, за кусточками. „Истопник" зажёг у входа костёр. Когда разгорелось пламя, завалил его еловыми лапами. Повалил густой едкий дым. Скоро его потянуло в нору, как в трубу.
Мы — стрелки — с нетерпением ждали в своих засадах, когда покажется дым наверху — из выходов. А может, раньше выскочит проворный лис, или вывалится наружу толстый увалень-барсук? Может, им уже защипало глаза дымом там, в подземелье?
Но велико терпение у отсиживающегося в норе зверя.
Теперь уж недолго ждать: вот-вот выскочит, чихая и фыркая, зверь, а того верней — несколько зверей, один за другим. Ружьё уже у плеча: не прозевать бы проворных лисиц.
Дым гуще, гуще. Вот уж клубами повалил и стелется по кустам. Уж мне глаза щиплет, слезу прошибает, — как раз и пропустишь зверя, пока мигаешь, стряхиваешь слёзы.
А зверей всё нет.
Устали руки держать ружьё у плеча. Опустил ружьё.
— парень всё хворосту и лап подкидывал в костёр. Но ни один зверь так и не вышел.
— Думаешь, задохлись?— говорил Сысой Сысоич на обратном пути. —Н-нет, брат, они не задохлись! Дым-то ведь тянет вверх по норе, а они вглубь ушли. У них там, кто их знает, сколь глубоко нарыто.
Маленький бородач был шибко расстроен неудачей. Тогда ему в утешенье я рассказал про таксов и жесткошёрстных фокстерьеров — собачек большой злобности, что идут в нору за барсуком и лисицей. И Сысой Сысоич вдруг загорелся: достань ему такую собачку; откуда хочешь возьми, а достань!
Пришлось обещать постараться.
Скоро после этого я уехал в Ленинград, и там неожиданно мне повезло: знакомый охотник дал мне на время своего любимого такса.
— Ты что — смеяться вздумал надо мной? Да эту крысу не то что старый лисовин, — лисёнок загрызёт да выплюнет.
Сысой Сысоич сам очень мал ростом, обижен этим, и в других — даже в собаках — маленького роста не уважает.
Такс и вправду был смешон с виду: маленький, низенький и длинный, на кривых, вывихнутых ножках. Но когда этот несуразный пёсик злобно зарычал, оскалив крепкие клыки, на Сысой Сысоича, неосторожно протянувшего к нему руку, и прянул на него с неожиданной силой, Сысой Сысоич поспешно отскочил, вымолвил только: „Ишь ты! Лют!" — и замолчал.
Только мы подошли к холму, пёсик стал рваться к норе так яростно, что чуть не вывихнул мне руку. Едва спустил я его с поводка, как он уже исчез в тёмной норе.
— такс, эта маленькая подземная гончая. Всё тело её —узкое, как у куницы,—как нельзя лучше приспособлено к лазанью по норам; кривые лапки — хороши царапать и рыть землю, крепко упираться в неё; узкий, длинный щипец — хватать добычу, впиваться в неё мёртвой хваткой. И всё-таки страшновато мне было стоять над норой и ждать, чем кончится там, в тёмном подземелье, кровавая схватка благовоспитанной комнатной собачки и дикого лесного зверя. А ну как не вернётся из норы собачонка? С каким лицом я покажусь хозяину, потерявшему своего любимого такса?
Под землёй шёл гон. Приглушённый толстым слоем почвы, до нас доносился звонкий, всё-таки, лай собаки. Казалось, голос гончей доносится откуда-то издали, не из-под ног.
Но вот лай стал ближе, слышней. Хриплый от великой злобы. Ещё ближе.. И вдруг опять стал удаляться.
Мы с Сысой Сысоичем стояли на холме, до боли в пальцах сжимая в руках бесполезные ружья. Лай доносился то из одного выхода, то из другого, то из третьего.
И вдруг оборвался.
И тут только я неожиданно вспомнил то, о чём следовало мне подумать, прежде чем пускать собачку в нору: ведь обычно охотники, отправляясь на такую охоту, берут с собой лопаты и, как только враги в подземелье схватятся, живо начинают разрывать над ними землю, чтобы помочь таксу, если ему придётся плохо. Это возможно там, где бой происходит в каком-нибудь метре от поверхности земли. Но в этой глубокой норе, откуда даже дымом не выкуришь зверей, и думать нечего прийти на помощь собачке. Что я наделал! Такс, конечно, погибнет там, в глубине. Там, быть может, ему пришлось схватиться даже не с одним зверем.
Вдруг снова послышался глухой лай.
Но не успел я обрадоваться, как он опять замолк, — теперь уж окончательно.
Долго-долго мы стояли с Сысой Сысоичем над немой могилой отважной собачки.
— Да, брат, дурака мы с тобой сваляли. Напоролся, видать, кобелишка на старого лисовина или язвука.
Язвуками зовут у нас барсуков.
И, помедлив, Сысой Сысоич прибавил:
— Что ж, пойдем? Или ещё обождём?
И из норы показался острый чёрный хвостик, потом кривые задние ножки и всё длинное, перепачканное в земле и крови тельце с трудом двигавшегося такса! Я так обрадовался, что кинулся к нему, ухватил за тело и стал тянуть его наружу.
За собачкой показался из тёмной норы старый, жирный барсук. Он не шевелился. Такс мёртвой хваткой держал его за шиворот, злобно тряс. И долго еще он не хотел отпускать своего смертельного врага, словно боялся, как бы он не ожил.
— Куда зайцу бежать удобней — с горы или в гору ?
2. —Какие птичьи тайны открывает нам листопад ?
3. —Какой лесной житель сушит себе на деревьях грибы ?
4. —Какой зверь летом живёт в воде, а зимой в земле ?
5. — Собирают ли птицы себе на зиму запасы ?
—Как готовятся к зиме муравьи ?
7. — Что внутри птичьих костей ?
8. —Какого цвета одежду лучше всего надевать охотнику осенью ?
9. — Когда птица крепче на рану — летом или осенью ?
10. — Чья это страшная голова нарисована здесь?
— Можно ли назвать паука насекомым?
12. — Куда исчезают на зиму лягушки?
13. — Здесь нарисованы ноги трёх разных птиц. Одна из этих птиц живёт на деревьях, другая на земле, третья на воде. Которая — где ?
14.—У какого зверя лапы вывернуты ладошками врозь и наружу?
15. — Вот голова ушастой лесной совы. Кончиком карандаша укажите на рисунке уши совы.
— Пал Палыч пал на воду, сам не утонул и воду не замутил.
17. — Идёт-идёт, а пройти не может. Хоть лови не лови, — не изловишь.
18. — Однолетняя трава — выше двора.
19. — Бежать-бежать — не добежать, лететь — не долететь.
20. — Вороне через три года что бывает ?
— В пруду купался, сух остался.
22. — Тело носим, кости бросим, а голову едим.
23. — Не княжеской породы, а ходит с короной; не всадник, а со шпорами. Сам рано встаёт и другим спать не даёт.
24. — С хвостом, а не зверь; с перьями, а не птица.
б) Кто, сидя на пеньке, доработал шишки, оставив лишь стержни?
в) Кто, проделав дырочки, выел лесные орешки?
г) Кто затащил грибы на деревья и насадил их на сучочки?
В коре старой берёзы видны одинаковые гранёные дырочки, расположенные кольцом. Чья работа и к чему она?
Кто в тёмном лесу когтищами деревья портил, — себе еловые лыки драл? Зачем они ему?
Кто тут поработал — сокрушил столько деревьев, обглодал и просто поломал столько веток?
вернуть украденное грызунами с полей первосортное зерно. Для этого надо только научиться разыскивать и раскапывать норки полёвок.
„Лесной газеты" рассказано, какие большие запасы отборного зерна утаскивают эти вредные зверюшки с наших полей в свои кладовые.
Мы приготовили себе тёплые зимние жилища и ложимся спать до весны .
Мы вас не трогаем, и вы нам дайте отдохнуть спокойно.
Медведь. Барсук. Летучие мыши.
— Отчёт летних экспедиций: — Орнитологической. - Териологической. —Дендрологической.— Воспитанники.
Пришло время посмотреть, что сделано колумбами за лето. Первыми на собрании Клуба отчитывались орнитологи.
— Всем пятерым, — докладывал Анд, — то есть Таль-Тину, Ре, Ми,Колк'у и мне, удалось установить пребывание в Земле Неведомой ста пятидесяти одного вида птиц, или, как мы их называем, крылато-пернатых племён.
— Ух ты! — вырвалось у Старого Морского Вовка. — Мы и малой части того не наберём наших млекопитов!
— И это совсем не так много, — продолжал Анд.—В сводке покойного заведующего Орнитологическим отделением Зоологического музея Академии наук — Валентина Львовича Бианки — „Наши сведения о птицах Новгородской губернии"—теперь области, — насчитывается 216 видов. Надо исключить из них 7 совершенно случайно залётных к нам птиц — вроде чёрной казарки или белощёкой крачки, — исключить 9 только на зиму прилетающих к нам птиц — вроде полярной совы или снежных и лапландских подорожников, которых летом мы никак не могли увидать, — да несколько десятков пролётных через нашу область видов, которых на нашей маленькой Земле Неведомой мы могли разве случайно увидать; тогда выйдет, пожалуй, что мы основательно познакомились с крылато-пернатым населением нашей Америки. Ручаюсь, что ни один местный старожил понятия не имеет, сколько разных птиц водится в его крае, из чего состоит его дикое птичье хозяйство. А мы обследовали его и записали все племена в инвентарный список.
Круглый год живущих пернатокрылых племён туземцев, то есть, попросту, оседлых видов птиц, 51. Таких, которые весной прилетают к нам в Землю Неведомую, строят себе в ней гнёзда и выводят птенцов, а осенью улетают, — то есть перелётных, — по нашему подсчёту 89.
Пролётных в конце лета с севера мы насчитали 10. Случайно залётных — всего одну камнешарку; и это настоящее открытие, потому что в „Наших птицах" В. Л. Бианки этот вид птиц вообще не значился и открыт здесь только Колк'ом. Гнездо чечётки, прежде считавшейся в Новгородской области только зимовавшей птицей, нашла Ре, а честь открытия гнездования в Земле Неведомой флейтоголосого щура принадлежит Ми: щур тоже считался прежде только на зиму прилетающей в наши края птицей. Случайно они остались тут летовать или они начали понемногу осваивать для своих гнездовий наши края, — покажет будущее. Значилась ведь в „Наших сведениях" чечевичка редкой птицей, а сейчас уже гнездится здесь в каждом подходящем месте.
Опытов перекладки яиц от одних птиц другим—„кукидов" — произведено было за лето 27. О неожиданных результатах их вы уже знаете.
— случайно пойманные взрослые.
Выкормлено на месте 32 птенчика. Взято с собой на воспитание: кукш — одна, воронов — один и одна синичка-московочка. Результаты воспитания их будут продемонстрированы в конце собрания.
О всех работах вёлся подробный „судовой журнал" экспедиции и подробные записи особо интересных наблюдений.
После обсуждения доклада Анда выступил Старый Морской Вовк.
— Наша териологическая экспедиция, — сказал он, — таким огромным списком зарегистрированных видов похвастать не может. Всего мы наблюдали за лето 31 вид млекопитающих. Даже не наблюдали, а записали, потому что некоторых мы зарегистрировали по слухам, — как наш уважаемый Паф. Так ни с крошечной лаской, ни с прекрасным небольшим оленем — так называемой косулей или дикой козой, — ни с грозным косолапым медведем нам в Земле Неведомой встретиться не удалось, к сожалению.
— Скажи лучше —„к счастью", —вставил Сага. — Встретили бы медведя, да еще без ружья, так ой-ой!
Все засмеялись, и Вовк продолжал:
— В общем наших млекопитов так мало, что можно по пальцам пересчитать их. Хищные: медведь, волк. Волка до войны совсем уж не было, после неё развёлся. Лисицы, барсук, куница и хорёк — редки, горностай и, говорят, ласка есть. Рысь тут зверь проходной, последние годы не слыхать было. Вот и всё. Насекомоядные: крота много, ёж редок, землеройки — две сухопутных да водяная.
Копытных вовсе два: лось да косуля. Рукокрылых... Ну, это звери ночные, мало про них знаем мы. Всего трёх и поймали: большого кожана, вечерницу да ночницу одну. Грызунов, конечно, больше всех: два зайца—русак да беляк, две белочки — простая рыженькая и полетуха — летучая на парашютике, серенькая такая белочка. Мы бельчат её нашли в дупле осины; через полчаса прибежали за ними, а их уж нет: мамаша куда-то за шивороты перетаскала! Ни хомяка, ни сусликов в Земле Неведомой, к счастью, и следа нет: ужасные вредители.
Ну, обыкновенная крыса, серая, есть в достаточном, так сказать, количестве, равно как и мышь домовая. Водяная крыса, полевая мышь с чёрным ремнём на спине, лесная мышь и полёвок три разных вида. Вот и весь наш список.
— А медведь какой? — деловито спросил Сага. — Белых нет?
Вовк рассмеялся.
— Серых нет: они только в Скалистых горах в Северной Америке водятся, читал у Майн Рида, — гризли называются? И чёрного гималайского, что в дуплах живёт, нет. Да и белого морского медведя нет: он только в Северном Ледовитом океане живёт. Можешь спать спокойно.
Сага смутился.
— Я сам новгородский. У нас говорили, случаются и белые в лесах...
— Просто, верно, очень светлая шкура. Бывает. Из особо интересных наблюдений можно отметить, как семейство хорей тайно жило под крыльцом у одной колхозницы. Во дворе куры ходят, петух расхаживает, а они не трогают. Всё равно, как волки из ближней деревни никогда ягнят не берут, подальше стараются. Так хозяйка и не знала, что у неё целый выводок таких бандитов живёт, не подозревала даже.
А ещё здорово интересный у Ля Бибишка — барсучонок. Такой воспитанный — лучше нас! Ну, да Ля потом сама вам покажет.
Кончил свою речь Вовк сообщением об открытии им „американского жителя" на „Плавучей Америке" — ондатры на сплавине.
Отчёт дендрологической экспедиции начал делать Паф. Но он так тянул „э... э... э...", да „того...", да „этого...", что ребята замахали на него руками:
— Заткнись! Добро бы заикой был, а то так — одна распущенность! До, просим До!
— то и дело приходилось останавливать её и переспрашивать.
— Великанских племён туземных — больших деревьев — у нас в Земле Неведомой, — как на пишущей машинке хорошая машинистка тарахтела До, — тоже немного, совсем немного — раз, два и обчёлся, меньше, чем у териологов пород млекопитов. Особенно которые толпами живут: сосны, ели, берёзы — пушистая да бородавчатая; клейкая да серая ольха, осина — и всё. Некоторые в их толпе, но поодиночке живут: рябина, черёмуха, дуб, яблонька лесная, вязы там — гладкий и шершавый, тополёк, бывает, к ним в компанию затешется, клён, ясень, а у реки, у болот,—ветлы большие. А самое интересное — это ивы, то есть они, ивы, и ещё по-всякому называются: ракита, верба, тальник. Ужас сколько их: ива русская, и лопарская, и белая, и чернеющая, и синевато-серая, и пепельная, и ушастая, — вот чеслово, что ушастая! — сама себя прерывала До, заметив, что ребята улыбаются. „Честное слово" ей было не выговорить: слишком долго, — и она произносила в одно слово — „чеслово!"—Чеслово, ушастая, и ещё трёх- и пятитычинковая есть, и розмарино-листная и шерстисто-подбег... — тьфу! не выговоришь! — шер-сти-сто-побе-гая!
И то ещё не всё: двадцать ив всяких разных у нас растёт! А ещё кустарников сколько! Кустарниками считаются: можжевельник, или по-деревенски — верес, шиповник, малина, крушина, калина, лещина, волчья ягода, вороника, жимолости две, бересклет бородавчатый, смородины красная и чёрная, багульник, вереск, толокнянка, голубика. ..
— Стой, стой, стой! — взмолился Колк. — Эк ты куда хватила! Толокнянка, голубика, надеюсь, всё-таки ягоды, а не кусты?
— И ничего преподобного! —торжествовала До. — Хоть они и ягоды, а всё равно кустарниками считаются. А ещё есть и полукустарники: грушанки, кизиль, чабрец, паслён сладко-горький... И ещё кустарнички! Брусника, черника, клюква, подбел...
— Ой, ой, ой! — закричал Колк, хватаясь обеими руками за уши. — И вся эта благодать растёт у нас, в Земле Неведомой?
— Можешь спросить у Пафа, если мне не веришь, — обиделась До. —Я же всё это ему для гербария собрала.
Осмотр гербария — подклеенных на больших листах узенькими белыми полосками бумаги стебельков и листьев — занял много времени. На каждом листе было аккуратно написано название растения — русское и латинское. Колумбы хвалили Пафа: „Настоящий кабинетный учёный!"
— Я ещё не кончила, — сказала До. — А кусты и деревья — переселенцы, а знаменитое австралийское с ног до головы полное мёдом гигантское дерево алейна?
Все с интересом опять уселись.
— Много у нас в Земле Неведомой переселенцев, вроде Вовкиной ондатры, — важно начала До, стараясь сдержать свою тарахтелку. — Простая картошка, например, тоже ведь из Америки, а самый теперь наш овощ. В садах у нас — сирень, жёлтая акация, боярышник, барбарис, крыжовник, бузина, туя, серебристый тополь; это ведь тоже привезено — что с юга, что с востока. И вот привилось прекрасно и зимы наши терпит — ничего! А самое наше замечательное дерево-гигант из Австралии — глянешь, — шапка с головы валится! — алейна. Паф его открыл близ Земли Неведомой. Сказать, как оно ещё называется?
— Ну?! — зашумели все.—Давай, давай! — Один Паф отвернулся.
— Ты что же молчишь? — невинным голосом спросила До. — Тебе разве не интересно? А я нарочно сходила с подружками за тринадцать километров, чтобы разгадать, почему это пчёлы вокруг алейн жужжат. С ума сходят от радости, что им нектара столько с края света привезли да здесь вырастили, — а, Паф?
— Разузнала, так и... этого... выпаливай, — насупился Паф.
— Я-то разузнала. А ты у себя из пальца взял да высосал. Никакую алейну никакие помещики ни из какой Австралии не вывозили. Тут она, правда, редковато встречается, а в Средней России — сколько хочешь, прямо на каждом шагу. И называется это дерево — ли-па! Слыхал про такое, кабинетный учёный? Вот тебе её засушенную веточку. Получай для гербария: медоносное дерево-туземец — ли-па. Вот тебе и всё.
— А... — теперь уж по-настоящему заикаясь от неожиданности, начал Паф. — А... по-почему... этого... почему ж её тут алейной называют?
— А называется она здесь так, — объяснила До, — потому, что в лесу здесь крестьяне липы не примечали: тут только мелколистая, и то редка; а помещики у себя в усадьбах аллеи лип сажали.
Вот от незнакомого слова аллея и взялось название незнакомого здесь крестьянам дерева: аллейна.
— Замечательно! — сказал Таль-Тин. — Это если и не дендрологическое открытие, то, во всяком случае, филологическое. Красивое северяне-новгородцы сделали местное название для простого дерева липы!
Потом Ре, Ми и Ля показывали своих воспитанников.
„Карл Карлч Клок!"
Он давал себя гладить по голове и при этом блаженно приспускал веки. „Строит глазки"—говорила Ре.
Черномазая московочка, воспитанница Ми, порхала по всей редакции, садилась на окна, с любопытством заглядывала во все щёлки на книжных шкафах, прицеплялась коготками за чуть отошедшие под потолком обои и оттуда осматривала всех быстрым глазком. Но стоило Ми тихонько свистнуть по-синичьему: Ци-ви! — и протянуть руку ладонью вверх, — как московочка сейчас же слетала к ней на пальцы.
Очень всем понравились воспитанники терпеливой Ля: её маленькая желтовато-кофейного цвета лесная ворона кукша, по имени Кук, и барсучонок Бибишка. Ля принесла их вместе, в одном ящике, с двух сторон затянутом проволочной сеткой. Поставила на пол и выпустила Кука. Барсучонок лежал, свернувшись пушистым клубочком,— и поднял голову, только когда Ля позвала его нежно: „Бибишка, Бибишечка!"
— Последнее время он сонный какой-то, — говорила Ля. — Ему, верно, время в зимнюю спячку погружаться.
— Ну, Бибишка, ну, милый, — обратилась она опять к нему.— Принеси-ка мне твою мисочку.
Ленивый толстячок нехотя поднялся, взял в зубы стоявшую в ящике мисочку и вышел с ней из клетки.
— Ну, послужи, послужи! — добрым голосом сказала Ля.
Бибишка, уже бросивший свою мисочку на пол, опять взял её и сел на задние лапы, как собачка по команде „служи!".
Кукша сейчас же слетела на край мисочки, нисколько не опасаясь зверя, уже принявшегося за еду. Склонила голову набок и — тюк! — носом кусочек булки.
— Кук! — строго сказала Ля.—А что надо сказать?
— Пожалуйста! — вдруг ясно, чуть только пришепётывая, произнесла кукша человеческим голосом. Все так и ахнули.
— Кук ведь тоже из вороньего рода, — объяснила Ля. — Ворон, грач, сорока, сойка, кукша — все они очень способные. И скворец тоже. У нас в Ленинграде на улице Плеханова у одной моей знакомой живут два скворца. Одному 9 лет. Он небольшого роста, тёмненький. Зовут Сашей. За свою жизнь он выучил целых 42 слова! Прямо талант! Хозяйка говорит, — такие способные редко бывают. Миша — тот молодой, ему всего три года, — и он не такой внимательный. А Саша, бывало, так и вопьётся в хозяйку глазами, — так, кажется, и ущипнёт её клювом за губы! Очень прилежный был ученик, не рассеивался, ничего себе под нос такого скворчиного не насвистывал, как это Миша себе позволял. А некоторые слова и сам выучивал. Когда ребята приходили, хозяйка им часто говорила: „Тише! Тише!" И вдруг скворец из клетки тоже им: „Тише! Тише!" А вот моей кукше очень долго пришлось твердить „пожалуйста! пожалуйста!" — пока выучила.
„Пожалуйста, пожалуйста!" И просили, чтобы Ре и Ля научили их ещё каким-нибудь словам.