ЛЕСНАЯ ГАЗЕТА №3
МЕСЯЦ ПЕСЕН И ПЛЯСОК (ТРЕТИЙ МЕСЯЦ ВЕСНЫ)
С 21 МАЯ ПО 20 ИЮНЯ
СОЛНЦЕ ВСТУПАЕТ В ЗНАК БЛИЗНЕЦОВ
СОДЕРЖАНИЕ № 3-го
ГОД - СОЛНЕЧНАЯ ПОЭМА -МАЙ.
ЛЕСНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
Веселый месяц май. - Лесной оркестр. - Гости. - Голоса в поле. - Под крышей. - Ночью в лесу. - Игры и пляски.
Последние птицы. - Дергач пришел пешком. - Кому смех, кому слезы. - Белка лакомится мясным. - Наши орхидеи. - Ищи ягоды! - Жук - карапузик. - Из дневника юнната: Гнездо воронков. Гнездо мухоловок-пеструшек.
Война в лесу.
КОЛХОЗНЫЙ КАЛЕНДАРЬ
ГОРОДСКИЕ НОВОСТИ
Ветру ставим баллы.
Лоси в Ленинграде. - На человеческом языке. - Гостья с моря. - Гости из глубины океана. - Пробные полеты. - Погоныш шагает по городу. - Иди по грибы. -Живое облако. - Новый зверь в Ленинградской области.
ОХОТА
ТИР. Состязание третье.
ОБЪЯВЛЕНИЯ. Остроглаз,испытание второе.
КЛУБ КОЛУМБОВ: Месяц третий.
Год, - солнечная поэма в 12-ти месяцах.
—пей да гуляй! Вот когда весна всерьез принялась за свое третье дело: начала одевать лес. Вот когда в лесу начался весёлый месяц — МЕСЯЦ ПЕСЕН И ПЛЯСОК!
Победа, полная победа солнца —света и его тепла —над стужей и мраком зимы. Зорька вечерняя утренней зорьке руки подаёт, — у нас на севере начинаются белые ночи. Отвоевав землю и воду, жизнь поднимается во весь рост. Сияющей зеленью новорождённых листьев одеваются высокие деревья. Мириады легкокрылых насекомых поднимаются в воздух; в сумерках на охоту за ними вылетают полуночники-козодои и вёрткие летучие мыши. Днем реют в воздухе ласточки и стрижи, висят-парят над пашнями, над лесом орлы, коршуны. Как на ниточке подвешенные к облакам, трепещут над полями пустельги и жаворонки.
Отворились двери без петелек, залетали жильцы златокрылые — труженицы-пчёлки. Всё поёт и играет, и пляшет: косачи —на земле,селезни — на воде, дятлы — на деревьях, бекасики — небесные барашки—в воздухе над лесом. Теперь, по слову поэта, «птица и всякая зверь у нас на Руси веселятся. Сквозь лист прошлогодний пробившись, теперь синеет в лесу медуница».
Отчего наш месяц май
Оттого, что тёпел и холоден. Днем солнышко, а ночью бывает — ай! какой морозец. Бывает май —под кустиком рай, а то май —коню сена дай, а сам на печь полезай.
Каждому хочется удаль свою, силу и ловкость показать. Мало песен и плясок: зубы и клювы чешутся, охота подраться. Пух, шерсть и перья летят в воздух.
Спешат лесные жители: это последний месяц весны.
Скоро придёт лето, и с ним заботы – о гнездах и птенцах.
В деревнях говорят: «И рада бы весна на Руси вековать вековушею, а придёт день — прокукует кукушкою, соловьем зальётся — к лету за пазуху уберётся».
В этом месяце соловей так распелся, что и днём и ночью свищет да щёлкает.
Ребята удивляются: а когда же он спит? Весной птицам спать долго некогда,птичий сон короток: успевай соснуть между двух песен да в полночь часок, да в полдень часок.
На утренних и вечерних зорях не только птицы —все лесные жители поют и играют, кто на чём и как умеет. Тут услышишь и звонкие голоса, и скрипку, и барабан, и флейту, и лай, и кашель, и вой, и писк, и уханье, и жужжанье, и урчанье, и кваканье.
Звонкими, чистыми голосами поют зяблики, соловьи, певчие дрозды. Скрипят жуки и кузнечики. Барабанят дятлы. Свистят флейтой иволги и маленькие дрозды-белобровики.
Лают лисица и белая куропатка. Кашляет козуля. Воет волк. Ухает филин. Жужжат шмели и пчёлы. Урчат и квакают лягушки.
Никто не смущается, если у него нет голоса. Каждый выбирает себе музыкальный инструмент по своему вкусу.
Дятлы отыскивают звонкие сухие сучья. Это у них —барабан. А вместо палочек у них — отличный крепкий нос.
кой шеей,—чем не скрипочка?
Кузнечики - лапками по крыльям: на лапках у них зацепочки, а на крыльях зазубринки.
Рыжая цапля - выпь ткнет свой длинный клюв в воду да как дунет в него! - Бултыхнет вода, - по всему озеру гул, словно бвк проревел.
А бекас, тот даже хвостом умудряется петь: взовьется ввысь да вниз головой оттуда с распущенным хвостом. В хвосте у него ветер гудит - ни дать, ни взять барашек блеет над лесом!
Вот какой оркестр в лесу!
Под деревьями и кустами, невысоко над землёю, уже давно светятся жёлтые звёздочки гусиного лука.
Они появились, когда деревья были голы и яркие лучи весеннего солнца свободно достигали земли. В этих лучах и расцвёл гусиный лук, а рядом расцветала хохлатка.
Как было радостно увидеть её первые цветы! В ней всё красиво: и причудливые с длинными шпорцами лиловые цветочки, собранные букетиком на конце стебелька, и сизоватые, рассеченные листочки.
Сейчас пора гусиного лука и его подруги-хохлатки уже отходит. Тень деревьев стала слишком густой, она мешала бы им жить, если бы они уже не приготовились уйти домой, Их дом в подземном мире. На земле они только гости. Рассеяв семена, они бесследно исчезнут. Но где-то там, в глубине, будут покоиться всё лето, всю осень и зиму маленькая луковица и круглый клубенёк.
Если хочешь пересадить их к себе, — копай сейчас, пока еще не отцвели запоздалые цветы. Копай осторожно и прилежно. Просто удивительно, какой длины бывают иногда бледные подземные стебельки этих маленьких растеньиц!
Луковицы и клубни наших гостей в тех местах, где земля сильно промерзает, лежат очень глубоко. В тёплых, защищенных местах они ближе. Помни это, когда будешь садить их у себя.
Н. Павлова
Пошли мы с товарищем полоть в поле. Идём себе потихоньку и слышим— перепел нам из травы: „Подь полоть! Подь полоть! Подь полоть!"
Я ему говорю: „Мы и так идём полоть". А он всё своё: „Подь полоть! Подь полоть!"
Идём мимо лужи; там лягушки из воды носы выставили, пузыри за ушами надувают, кричат. Одна кричит: „Дурра! Дур-р-ра!" А другая ей: „Сама какова! Сама какова!"
Подходим к полю, — пигалицы круглокрылые встречают нас. Вспархивают над нашими головами и нас спрашивают: „Чьи вы? Чьи вы?" И опять: „Чьи вы? Чьи вы?" А мы им говорим: „Красноярские".
Лескор Курочкин (Село Красноярка)
Звукопись на плёнке, заснятую под водой, включили в радиоаппаратуру. И сразу, заглушая людские голоса в комнате, из громкоговорителя понеслись доселе неслыханные человеком звуки: глухой писк и скрипучий визг, чьи-то стоны и мычание, какое-то своеобразное кваканье и вдруг — оглушительное стрекотание. Всё это были голоса разных черноморских рыб. У каждого вида их свой голос, легко отличимый от голосов других жителей подводного царства.
— чутких подводных „ушей",— мы убедились, что подводное царство далеко не безмолвно и рыбы совсем не немы. Это будет иметь и большое практическое значение: при помощи подводных звукоуловителей можно будет узнавать о местах скопления ценных промысловых рыб, о направлении их передвижений, — и тогда выезжать их ловить не наугад, не вслепую, а точно зная их местонахождение. Возможно также, что человек научится подманивать рыб, подражая их голосам.
В цветах самое нежное — пыльца. Намокнет — может испортиться. Ей вреден дождь, вредна роса. Как же она бывает от них защищена?
Цветочки ландыша, черники и брусники—маленькие висячие колокольчики, и потому в них пыльца всегда под крышей.
У купавки цветы смотрят в небо. Но каждый лепесток цветка купавки вогнут ложечкой, и все они прикрывают друг друга краями. Получается пухлый, со всех сторон закрытый шарик. Дождь по нему барабанит, а внутрь, к пыльце, не попадёт ни одна капелька.
У недотроги — она сейчас еще в бутонах — каждый цветок прячется под лист. И как хитро: ножка цветка перекинута через черешок листа, чтобы цветок прочно держался на своём месте под крышей.
Цветы шиповника, в которых такое множество тычинок, во время дождя смыкают свои лепестки. Закрываются в непогоду и цветы водяной лилии.
А у лютика цветы поникают.
Н. Павлова
Один лескор пишет нам:
„Я ходил в лес ночью — послушать ночные в лесу голоса. Слышал разные звуки, а чьи они — не знаю. Как же мне писать про них в „Лесную газету"?"
Мы ответили ему: „Опиши, что слышал, а мы уж постараемся разобрать".
Вот он и прислал в редакцию такое письмо:
„Сказать по правде, чепуху какую-то я слышал ночью в лесу, а совсем не оркестр, как вы пишете.
Понемногу затихли все птичьи голоса, и, наконец, настала полная тишина. Была полночь.
И вот где-то в вышине началось: загудела низкая струна. Сперва тихо, потом громче, громче — толсто так, басовито — и опять тише, ещё тише — и смолкла совсем.
Я подумал: „Ну, для начала и это не плохо. Хоть на одной струне, да заиграли".
А из лесу вдруг:
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — да жутким таким голосом, — у меня мурашки по спине побежали.
„Вот,— думаю, — награда музыканту: хохочут над ним!"
И опять тишина. Долго. Я уж думал — больше ничего не будет.
Потом слышу, кто-то патефон заводит. Заводит, и заводит, и заводит— а музыки нет. „Испортился, что ли, у них патефон?" — думаю. Перестали. Тихо. Потом опять заводят: "Тырр-рырр-рырр-рырр!.. — без конца, надоело даже.
Завели, наконец. „Ну, — думаю, — теперь-то уж пластинку поставят, сейчас пустят".
Вдруг в ладоши захлопали. Звонко так. горячо.
„Как же это? — думаю. — Никто ничего не сыграл, а уже в ладоши хлопают?"
Вот и всё. Потом опять долго-долго заводили патефон, ничего не сыграли, а в ладоши хлопали. Я рассердился и ушёл домой".
Мы должны сказать, что сердиться нашему лескору не надо было.
Он слышал, как низкая струна гудела. Это какой-нибудь жук над ним пролетел, — наверно, майский.
Жутко хохотала большая сова неясыть. Такой у неё неприятный голос, ничего не поделаешь.
Патефон заводил—тырр-рырр-рырр-рырр!— козодой — тоже ночная птица, только не хищная. Никакого патефона у козодоя, конечно, нет: это он так горлом делает. И воображает, что поёт.
И в ладоши хлопал тоже он, козодой. Не в ладоши, конечно, а крыльями по воздуху хлоп-хлоп-хлоп! Очень похоже на аплодисменты.
А зачем он это делает, этого редакция объяснить не может: сама не знает.
Наверно, просто так, с радости.
Журавли устраивают танцы на болоте.
Соберутся в кружок, и вот один или двое выходят на серёдку и начинают приплясывать.
Сперва ничего — только подпрыгивают долгими ногами. Дальше больше: пускаются в широкий пляс и такие коленца выкидывают — помрёшь со смеху! И кружатся, и прыгают, и вприсядку —ну точь-в-точь трепака откалывают на ходулях! А те, что кругом стоят, равномерно, в такт, хлопают крыльями.
А у хищных птиц игры и пляски в воздухе.
Особенно отличаются сокола. Они поднимаются под самые облака и там показывают чудеса ловкости. То, разом сложив крылья, с головокружительной высоты камнем летят вниз,— над самой землёй раскинут крылья, широкий круг дадут и снова взмоют ввысь. То застынут высоко-высоко над землёй — и висят с распростёртыми крыльями, как на ниточке подвешенные к облакам. То вдруг примутся кувыркаться в воздухе через голову, как настоящие небесные клоуны, турманом-турманом падают к земле, выкидывают „мёртвые петли", кружатся, крыльями плещут.
Весна кончается. К нам в Ленинградскую область прибыли последние птицы, зимовавшие на юге.
Как мы и ожидали, это птицы в самых ярких и пёстрых нарядах.
Теперь, когда луга покрылись цветами, а кусты и деревья — свежей листвой, им легко прятаться от хищников.
В Петродворце видели над ручьём зимородка в изумрудно-коричнево-голубом мундире. Он прилетел из Египта.
В рощах свистят флейтой и драной кошкой кричат золотые иволги с чёрными крыльями. Они прибыли из южной Африки.
В сырых кустарниках появились синегрудые варакушки и пёстрые чеканчики, на болотах — золотистые плиски (жёлтые трясогузки).
Прилетели розовогрудые жуланы (сорокопуты), разноцветные, с пышными воротниками из перьев кулики-турухтаны, зелено - голубые сизоворонки.
А один крылатый чудак —коростель-дергач — пешком пришёл из Африки.
Дергач летает тяжело и не очень быстро. Ястреб или сокол легко поймает его на лету.
Зато дергач замечательно быстро бегает и отлично умеет прятаться в траве. Поэтому он предпочитает путешествовать пешедралом через всю Европу, незаметно пробираясь по лугам и кустарникам. А на крылья он поднимается только там, где ему необходимо, да и то ночью.
Теперь дергач целыми днями кричит у нас в высокой траве:
— Крек-крек! Крек-крек!
Слышать его можно, а выпугнуть из травы и рассмотреть, какой он, — попробуй-ка!
Все в лесу веселятся, а берёзы плачут.
Под горячими лучами солнца сок быстрее и быстрее течёт по всему их белому телу. Через поры коры он выступает наружу.
Люди считают берёзовый сок полезным и вкусным напитком. Они надрезают кору и собирают его в бутылки.
Деревья, у которых выпустили много сока, засыхают и гибнут, потому что сок у них всё равно что у нас — кровь.
Белка всю зиму жила на одной растительной пище. Лущила шишки да ела заготовленные с осени грибы. Теперь пришло время ей полакомиться мясным.
Многие птицы уже устроили себе гнёзда и отложили яйца. Некоторые вывели даже птенцов.
Белке это на-руку: она отыскивает птичьи гнёзда на ветвях и в дуплах деревьев и таскает из них себе на обед птенцов и яйца.
Этот хорошенький грызун не уступит любому хищнику по части разорения птичьих гнёзд.
Эти любопытные цветы — редкость у нас на севере. И когда их видишь, невольно вспоминаешь их знаменитых родственников — изумительные орхидеи, которые растут в тропических лесах. Там они встречаются и на деревях. У нас же — только на земле.
У некоторых наших орхидей поразительные корни: пухлые ручки с растопыренными пальчиками. А цветы порою очень красивы, но иногда невзрачны. Зато как пахнут эти цветы, цветы кокушника, любки, бровника! Пьянеешь от их аромата.
Но самую замечательную из наших орхидей я увидела впервые только на днях, в Ропше. У этого, незнакомого мне, растения было пять крупных красивых цветов. Я повернула один цветок кверху, но тотчас же брезгливо отдёрнула руку. Прильнув к цветку, сидела странная красно-бурая муха. Я хлопнула по ней колоском. Она и не шевельнулась. Я присмотрелась. Это была не муха.
У неё было бархатистое тело с голубым пятном, короткие мохнатые крылья, голова, пара усиков. И всё-таки это была не муха. Это была часть цветка — тогда еще мне не известного — орхидеи Офрис-мухоноски.
Н. Павлова
Поспела земляника. Попадётся где-нибудь на солнышке совсем спелая красная ягодка земляники, — какая же она сладкая, какая душистая! Съешь, и долго потом её вспоминаешь.
И черника поспела. А на болотах зреет морошка. У черники на кустике ягод много, у земляники редко больше пяти. А морошка всех скупее: у неё на верхушке стебелька только одна ягода, да и то не на каждом растении, — остальные дают пустоцвет.
Н. Павлова
Я нашла жука и не знаю, как его зовут и чем его кормить.
Он весь такой же, как тот жучок, которого называют божья коровка. Только божья коровка красная с белыми горошинками, а это весь чёрный. Он круглый, чуть побольше горошины, с шестью лапками, и может летать: у него на спинке два крепких чёрных крылышка, а под ними нежные жёлтые крылья. Он поднимает чёрные, выставляет жёлтые крылья - и летит.
Интересно: когда он заметит какую-нибудь опасность, он прячет свои лапки куда-то на животик, усики и головку втягивает в себя и прячет. И когда его возьмёшь в руки, то ни за что не скажешь, что это жук. Больше всего в это время он похож на маленький чёрненький леденчик.
Но когда пройдёт немного времени и его никто не будет трогать, то у него сначала высунутся все лапки, потом голова, а потом усики.
Люся Лютонина, 12 лет
Ты так хорошо описала своего жучка, что мы сразу его узнали, Это карапузик, жук - черепашка. Он ходит медленно, как черепаха, и прячется в своём панцире, как черепаха. У него в панцире есть такие углубления, куда он может втягивать ножки, голову и усики.
Есть разные карапузики — чёрные и других цветов. Едят все они гниющие растения, навоз.
Один карапузик жёлтый, весь волосатенький — живёт у муравьев, летает, куда вздумается, а потом возвращается домой в муравейник. Муравьи его не трогают и, защищая свой муравейник, защищают и своего жильца-карапузика от врагов.
28 мая.— Под коньком крыши соседней избы —как раз против моего окна—парочка ласточек-воронков начала лепить гнездо. Я очень этому обрадовалась: теперь увижу, как ласточки делают свои славные круглые домики, всю их стройку увижу от начала до конца. Когда сядут высиживать и как птенчиков своих будут выкармливать, — всё узнаю.
Я проследила, куда мои ласточки летают за стройматериалом: на речку посреди деревни. Там садятся прямо на берег у самой воды, отколупывают клювиком кусочек глины и сейчас же мчатся с ней к избе. Тут они, сменяя одна другую, прилепляют свою глину к стене под коньком и спешат за новым кусочком.
29 мая. — К сожалению, я не одна обрадовалась новостройке: соседний кот Федосеич—ободранный серый бродяга, потерявший в драках с другими котами правый глаз, — нынче с утра залез на крышу.
Он всё следит за прилетающими ласточками и уже заглядывал под конёк: не готово ли гнездо?
Ласточки подняли тревожный крик и больше не стали лепить, пока он не убрался с крыши. Неужели совсем улетят отсюда?
3 июня. — За эти дни ласточки слепили нижнее основание гнезда — тонкий серпик. Федосеич часто влезает на крышу и пугает их, мешает работать. Сегодня после полудня ласточки совсем больше не прилетали. Видно, бросили стройку. Найдут себе где-нибудь более спокойное место, — и я ничего не увижу.
Прямо так досадно, так досадно!
19 июня. — Всё время стояли жаркие дни. Чёрный серпик глины под коньком высох и стал серым. Ласточки ни разу не появлялись. Днём всё небо заволокло тучей и хлынул белый дождь. Настоящий ливень! За окном будто сплошной занавес из стеклянных палочек. По улице помчались ручьи. Речку нигде вброд не перейдёшь: разлилась, бурчит, как сумасшедшая, а в размякшей глине по берегам нога утопает чуть не по колено.
Под вечер, — только перестал дождь, — прилетела под конёк ласточка. Прилепилась к серпику начатого гнезда, посидела и улетела.
Я подумала: „Может быть, не Федосеича ласточки напугались, а просто эти дни негде им было взять сырой лепкой глины? Может быть, они прилетят ещё?"
20 июня. — Прилетели, прилетели! И не парочка, а целая стайка —целая комиссия. Все они кружились над крышей, заглядывали и под конёк, возбуждённо кричали — будто спорили о чём-то.
Минут десять что-то обсуживали. Потом все сразу улетели. Осталась только одна. Она прицепилась лапками к серпику глины и сидела неподвижно, только клювиком что-то поправляла или, может быть, смазывала глину своей клейкой слюнкой.
— хозяйка этого гнезда. Потому что скоро прилетел самчик, сунул ей из клюва в клюв комочек глины. Она принялась лепить гнездо дальше, а он полетел за новой глинкой.
Приходил на крышу кот Федосеич. Но ласточки его не испугались, не кричали и работали до захода.
Всё-таки, значит, у меня перед глазами будет гнездо! Только бы Федосеич не достал до него лапой с конька. Но ведь ласточки знают, поди, где строить своё гнездо.
Лескор Верика
В середине мая, часов в 8 вечера я заметил у нас в саду пару мухоловок - пеструшек. Они сидели на крыше сарая около берёзы, на которой у меня висела дуплянка с открывающейся крышкой. Потом самчик улетел, а самочка осталась. Она садилась на дуплянку, но внутрь не залетала.
Через два дня снова увидел пеструна. Он залезал в дуплянку, потом сидел на сучке яблони.
Прилетел горихвостик, — и они начали драться. Это понятно: ведь и горихвостки и пеструшки — дупло-гнёздики. Горихвостик хотел отбить у пеструна дуплянку, но пеструн отстоял её.
Пеструшки в дуплянке поселились. Самчик всё время поёт и залезает в дуплянку.
На верхушку берёзы опустилась пара зябликов, но пеструн на них не обратил внимания. Это тоже понятно: зяблик пеструну не соперник, сам себе гнездо вьёт, в дуплах не селится, — да и пища у них разная.
Прошло ещё два дня.
Утром к пеструшкам залетел воробей. За ним бросился пеструн. В дуплянке завязалась жестокая драка.
И вдруг всё смолкло.
Я подбежал к берёзе и стукнул по стволу палкой. Из дуплянки выскочил воробей. А пеструн не вылетел. Около дуплянки вилась самочка и тревожно кричала.
Боясь, что пеструн убит, я заглянул в дуплянку.
Пеструн был жив, но сильно потрёпан; в гнезде было два яйца.
Пеструн сидел в дуплянке долго. Когда он вылетел, то был очень слаб; он спустился на землю, — и за ним погнались куры. Боясь за его участь, я взял его домой и стал кормить мухами. Вечером посадил его обратно в дуплянку.
Через семь дней я снова заглянул в дуплянку. На меня пахнуло разложением. В гнезде я увидел сидящую на яйцах самочку. Рядом с ней лежал отодвинутый к стене пеструн. Он был мёртв.
Не знаю, вторгся ли воробей ещё раз, или смерть наступила после первой драки.
Самочка не вылетела, даже когда я вынимал мёртвого пеструна, — и высидела яйца.
Помните ли вы, что нам писали корреспонденты, поселившиеся на лесной вырубке? Они со дня на день ждали, что вся вырубка зазеленеет и покажутся из земли молодые ёлочки.
Так и случилось: прошли тёплые дожди, и в одно прекрасное утро вырубка зазеленела. Но кто выглянул из земли на свет?
Совсем не молодые ёлки! Их опередил неизвестно откуда взявшийся буйный травяной народец — осоки и вейники. Они росли быстро и густо. Как ни дружно поднялись из земли молодые ёлочки, они уже опоздали: вырубка была захвачена травяным войском.
Тут и началась первая схватка.
Острыми копьями вершинок маленькие ёлочки с трудом пробивали над собой густую толпу трав. Цепкий травяной народец со всех силёнок навалился на деревца. Битва завязалась и над землёй, и под землёй.
Как злые кроты, рылись под землёй цепкие корни трав и деревьев. Они сплетались и перевивались, жали и душили друг друга в борьбе за питательные, полные солей подземные воды. И множество маленьких ёлок так никогда и не увидело солнечного света: они погибли, задушенные под землёй гибкими и крепкими, как тонкая проволочка, корешками трав.
А тех, кому удалось пробиваться наверх, встретили душные объятия травяных стеблей.
Травы вцеплялись в крепкие стволики ёлок. Ёлки старались пробиться вверх, раздвигая острыми вершинками упругий переплёт травяных телец. Травы не давали им пробиться к солнцу.
Редко-редко где отдельной ёлочке удавалось подняться над несметной силой трав.
В самый разгар битвы на вырубке за рекой только ещё зацвели берёзы. Но осины уже приготовились в поход: сделать десант за реку.
Серёжки их растопырились. Из каждой вылетели сотни крошечных одноногих парашютистов-семян с белыми хохолками-парашютиками над головами.
Ветер весело подхватил их за хохолки, легче пуху закружил в воздухе и белым облаком понёс над рекой. Он опустил и рассыпал их широко по всей вырубке — до самой границы елового края.
Одноногие парашютисты спустились, как снег, на голову ёлочкам и травам. Первым же дождём их сбило вниз и втиснуло в землю. Только их и видели.
Дни шли за днями. Битва на вырубке продолжалась. Но уже видно было, что траве не тягаться с ёлочками.
Травы изо всех силёнок тянулись вверх, но скоро остановились в росте. А ёлки продолжали расти.
Тогда травяному народцу пришлось плохо. Молодые ёлки раскинули у него над головами свои широкие тёмные ветви-лапы и отняли у него свет. В тени трава быстро хирела и бессильно никла к земле.
Но уже поднималось из земли другое войско — молодые осинки. Они выходили на свет кучками, испуганно жались друг к другу и дрожали с головы до ног.
Ёлки протягивали над ними свои тёмные лапы, — осинки приседали, быстро слабели в тени и чахли.
Осины — очень светлолюбивы. Они совсем не могут жить без солнца.
Елки побеждали.
Тогда на вырубку опустился воздушный десант новых врагов на двухкрылых планерчиках и тоже сначала исчез под землёй. Это были берёзовые семечки. Они шутя перелетели реку и тоже рассеялись по всей вырубке.
Суждено ли им победить первых захватчиков — еловый народ, — наши корреспонденты не знают.
В следующем номере напечатаем их новые донесения.
Колхозникам дела много: после сева возили навоз на поля и минеральные удобрения, запахивали навоз, — готовили поля для озимых будущего года. Потом за огороды взялись: первым делом картошку сажали, потом морковь, репу сеяли, огурцы, турнепс, капусту сажали. Тут и лён подрос, — прополку ему надо делать.
Ребята тоже не сидят в избах. Они и на поле помощники, и на огороде, и в саду. Сажать помогают, полоть, деревья подрезают. Да мало ли дела по колхозному хозяйству находится! Берёзовые веники на весь год заготовляют, молодую крапиву рвут. Крапива — это для щей: очень вкусные зелёные щи получаются из молодой крапивы и из щавеля. Рыбу ловят: уклею, плотву, краснопёрку, окуней,ершей, подлещиков, подъязиков и других — на удочку; на налимов, щурят ставят вятери да морды; на наживки ловят окуней, щук, налимов.
Вечерами большими саками (сетка мешком на раме с длинной палкой) всякую рыбу сачат.
Ночью расставят с берега люльки-раколовки и сидят у костерка, — ждут, когда раков наберётся побольше. А тем временем рассказывают друг другу про всякое: про смешное и страшное.
Не слышно больше зорями из молодых хлебов голоса полевого петушка — серой куропатки. Озимая рожь поднялась людям до пояса; растут и яровые хлеба.
Петушок живёт всё там же, но уж кричать ему нельзя: гнездо рядом, а в гнезде яйца, а на яйцах сидит куропаточка. Надо теперь помалкивать, а то как раз накличешь беду: прилетит на голос ястреб, или прибегут ребятишки, лиса придёт, — всё мастера гнёзда разорять.
Как только начались каникулы: наше пионерское звено стало помогать взрослым колхозникам. Мы пропалывали посевы, уничтожали вредных насекомых.
Мы и отдыхаем и работаем. И получается очень хорошо.
Впереди еще много дела, много забот. Скоро начнётся уборка урожая. Мы будем собирать колоски, помогать колхозницам вязать снопы.
Лескор Анна Никитина
Новые лесные массивы созданы на площади около ста тысяч гектаров.
Колхозы степных и лесостепных районов Европейской части СССР заложили нынешней весной около четверти миллиона гектаров новых полезащитных лесных полос.
Одновременно колхозы заложили большое количество питомников, которые дадут к будущему году более миллиарда сеянцев разных древесных и кустарниковых пород.
Осенью лесные хозяйства Российской Федерации посадят сотни тысяч гектаров нового леса.
ТАСС
С льняного поля в колхоз „Ударник" пришла жалоба. Молодой лён жалуется, что на поле появились враги — сорные травы — и не дают ему житья.
Колхоз сейчас же послал на помощь льну колхозниц. Они расправляются с врагами-травами, а со льном обращаются очень бережно. Разулись, ступают босыми ногами очень осторожно и идут всё время навстречу ветру. Под ногами колхозниц лен всё-таки пригибается к земле. Но встречный ветер разгибает его стебельки, поднимает его. И снова лён на ногах, как ни в чём не бывало. А враги его уничтожены.
выпустили на пастбище младшую группу телят. Они пришли в телячий восторг: бегают, задрав хвосты.
В овечьей парикмахерской колхоза „Красная Звезда" десять опытных мастеров-стригальщиков стригут овец электрическими машинами. Стригут, будто раскутывают: всю шерсть с овцы снимают целиком.
спрашивают малыши-ягнята, когда чабаны впускают к ним раздетых овец-матерей.
— Где ты, мама, где ты? —жалобно блеют ягнята. Чабаны помогают каждому найти свою маму, а потом идут в овечью парикмахерскую за новой партией стриженых овец.
Стада в колхозах растут с каждым днём. Сколько же этой весной появилось на свет жеребят, телят, ягнят, козлят, поросят!
За одну сегодняшнюю ночь стадо коз у школьников-животноводов деревни „Ручьи" увеличилось в четыре раза. Раньше была одна коза, а теперь их четверо: мать — Кумушка — и трое козлят: Кузя, Муза и Шкалик.
в жизни фруктового сада. Уже расцвела земляника, покрылись белоснежными цветами круглые кусты вишни, а вчера распустились бутоны на груше. Ещё день-два — и зацветёт сама яблоня.
вчера переехали на новоселье, на новый участок около пруда, овощи-южане — помидоры. Раньше они росли в парниках. По соседству с ними поселились огурцы. Помидоры — крепкие подросточки —собираются цвести. Огурцы — младенцы, ещё лежат в своих белых конвертиках и только носики из них высовывают. Мать-земля укрывает младенцев от жадных птичьих глаз. Успеют ли огурцы вырасти и догнать помидоры?
Первым делом, как только речь заходит о насекомых в связи с сельским хозяйством, мы представляем себе полчища мелких, но очень страшных посевам врагов. Мы забываем при этом, какое множество этих маленьких шестиногих друзей работает на нас в полях. Забываем, какую огромную роль они играют в деле опыления растений. Множество видов крылатых шестиножек — пчёл, шмелей, наездников, жуков, мух, бабочек — переносят пыльцу с цветка на цветок ржи, гречихи, конопли, люцерны, подсолнечника...
Бывает, что сил этих малых работничков не хватает, чтобы полностью удовлетворить пыльцой все наши посевы. Тогда нам приходится своими руками помогать им.
Рожь, гречиху, коноплю, люцерну опыляют верёвочной волокушей. Два человека, взяв длинную верёвку за концы, волокут её по верхушкам цветущих растений, пригибая их. Пыльца при этом ссыпается с цветов, разносится ветром по всему полю, пристаёт к верёвке и перетаскивается на другие цветы. Подсолнечники опыляют, собрав пыльцу на кусочек кроличьей шкурки и перенося её на все цветущие корзинки растения.
31 мая рано утром у больницы имени Мечникова был замечен лось. Это уже не первый за последние годы случай появления лосей в черте города. Как полагают, лоси приходят в Ленинград из лесов района Всеволожской.
Пришёл в редакцию „Лесной газеты" гражданин и рассказывает:
— Ходил я утром по парку. Вдруг из куста кто-то спрашивает меня свистом — да громко так, настойчиво: „Тришку видел?" Гляжу — кругом никого, только птичка —красная вся —сидит на кусту. Поглядел я на неё и думаю: „Что за птица такая — понятно как свистит? И про какого это она Тришку спрашивает?" А она опять своё: „Тришку видел?" Я к ней шагнул — рассмотреть хотел поближе. Она шмыг в куст и пропала.
Гражданин видел птичку, которую зовут чечевицей. Она прилетела из Индии. В свисте её, и правда, слышится вопрос. Только переводит его на свой, человеческий язык каждый по-своему: кто — „Тришку видел?" — а кто —„Гришку видел?"
Последние дни в Неву из Финского залива густо идёт рыбка корюшка: в Неве она мечет икру. Рыбаки из сил выбились: такая масса рыбы нагружается в их сети.
Выметав икру, корюшка опять уходит в море.
Много разных рыб из морей и океанов идёт метать икру в реки. Молодые рыбки возвратятся потом из рек в море.
Эта удивительная рыба — лептоцефал.
Не слыхали такого названия?
И не мудрено: так называется эта рыба только пока она маленькая и находится в океане.
Тогда она совсем прозрачна, — видны даже кишочки, — сплющена с боков и похожа на лист. Вырастет — и станет похожа на змею.
Тогда каждый вспомнит её настоящее имя: угорь.
Лептоцефалы живут в Саргассовом море три года. На четвёртый год они превращаются в молодых, еще прозрачных стеклянных угрей.
Сейчас стеклянные угри густыми стаями входят в Неву.
От места своей родины в таинственной пучине Атлантического океана они прошли не меньше двух с половиной тысяч километров!
Проходя по парку, улице или бульвару, вверх поглядывай: не свалился бы тебе на голову воронёнок или скворчонок с дерева, а с крыши — галчонок или воробушек. Они как раз сейчас вылетают из гнёзд и только еще учатся летать.
На днях жители окраины слышали ночью низкий отрывистый свист: „Футь-футь!.. Футь-футь!" Свист раздавался сперва из одной канавы, потом из другой. Это шёл через город погоныш —болотная курочка. Он сродни дергачу и тоже, как дергач, пришёл к нам через всю Европу пешком.
После хорошего, тёплого дождя можешь отправляться за город по грибы: вылезли из-под земли сыроежки, берёзовики и белые. Это первые летние грибы — колосники. Так они называются потому, что во время их появления уже начинает колоситься озимая рожь. Скоро они пропадут — до конца лета. А когда заметишь, что в саду начали осыпаться цветы сирени, — знай: весна кончилась, началось лето.
11 июня много людей прогуливалось по набережной Невы в Ленинграде. День был безоблачный, знойный. Дома и асфальт улиц накалились так, что нечем было дышать. Дети капризничали.
Вдруг за широкой рекой показалось большое серое облако.
Все остановились и стали на него смотреть: облако неслось совсем низко, над самой водой —и росло на глазах.
Вот с шелестом и шуршаньем оно окутало собою гуляющих, — и тут только стало понятно, что это не облако, а громадная стая стрекоз.
От движения множества крылышек побежал лёгкий прохладный ветерок.
Дети перестали капризничать. Они с восхищением смотрели, как солнце просвечивает сквозь цветные слюдяные крылышки стрекоз, как радужно мерцает воздух.
Лица всех гуляющих сразу стали пёстрыми: на них играли крошечные радуги, солнечные зайчики, искорки.
Живое облако с шуршаньем пронеслось над набережной, поднялось выше и скрылось за домами.
Это вывелись молодые стрекозки и все сразу, дружной стаей, полетели искать себе новые места для жилья. А где они вывелись и где опустились, — так никто и не узнал. Такие стаи стрекоз в разных местах бывают нередко. Если увидишь стаю, приметь, откуда и куда летят молодые стрекозки.
НОВЫЙ ЗВЕРЬ В ЛЕНИНГРАДСКОЙ ОБЛАСТИ
Неизвестный местным жителям зверь ростом с лисицу встречается последние годы охотникам в лесах Ефимовского и близлежащих районов нашей области. Это — уссурийская енотовидная собака, или, как её коротко называют, просто енот.
Как он сюда попал?
А очень просто: привезли в поездах.
Привезли полсотни зверьков и выпустили в наших лесах. Через десять лет они так размножились тут, что разрешена уже и охота на них.
Уссурийский енот дает ценную пушнину. За ним можно охотиться всю зиму: здесь у нас он не впадает в спячку, как у себя на родине, где зимы суровее.
Некоторые думают, что крот — грызун и, лазая под землёй, кушает корни растений, как какая-нибудь подземная крыса. Но это поклёп на крота, который совсем не крыса, а скорей ёж в мягкой бархатной шубке. Он тоже насекомоядный зверь, ест личинки майских жуков и других вредоносных насекомых, чем ужасно для нас полезен. В уничтожении же растений неповинен.
А кто не может простить, что кроты выбрасывают на грядках в его саду или огороде кучки земли — так называемые кротóвины, — и тем портят цветы или вкусные овощи, — тот может спокойно врыть в землю высокую жердь с ветряной вертушкой на верхнем конце.
Ветер будет дуть, вертушка будет вертеться, жердь будет дрожать, земля будет отзываться, в норках поднимется гул,— и все кроты разбегутся.
Юннатка Юла
Летним вечером в открытое окно впорхнула летучая мышь.
— Гоните её, гоните! —закричали девочки, поспешно набрасывая себе на головы платки. А лысый дед ворчливо прошамкал: „Только ей и свету в окошке, что лезть вам в волосы!"
До самого последнего времени учёные не могли понять, как ночью, в темноте, находит дорогу в полёте летучая мышь.
— она всё равно избегала все препятствия в воздухе, даже тончайшие нитки, натянутые в комнате, — и ловко увертывалась от сачка.
Только с изобретением эхолота разгадали загадку. Теперь установлено, что все летучие мыши издают в полёте ртом ультразвук — тончайший, недоступный человеческому уху, писк. Звук этот отражается от любого препятствия, — и чуткие уши летучих мышей „принимают" сигнал: „впереди стена!" или „нитка!", или „комарик!" И только тонкие густые женские волосы очень плохо отдают, отражают ультразвук.
Лысому деду, конечно, ничего не угрожало, а пышные причёски девочек на самом деле могли показаться зверьку „светом в окошке", и летучая мышь могла устремиться в одно из этих окошек.
Ветер нам друг, — когда он маленький.
Летом, в жаркий полдень, мы задыхаемся от зноя, — если нет ни малейшего ветерка. Полный штиль, и дым из труб поднимается прямо в небо. Если воздух движется со скоростью меньшей, чем полметра в секунду, нам кажется, что ветра совсем нет—и мы ставим ему ноль баллов — О —.
Тихий ветерок — от одного до полутора метров в секунду, или 60—90 метров в минуту, или три с половиной — пять с половиной километров в час. Это скорость пешехода,— уже отклоняется дымовой столб от трубы. Мы чувствуем освежающее дыхание на лице и перестаём задыхаться. Тихому ветерку ставим один балл — 1 —.
Лёгкий ветерок дует со скоростью двух-трёх метров в секунду, то есть ста двадцати — ста восьмидесяти метров в минуту или семи — одиннадцати километров в час. Примерно скорость бегущего человека. Шелестят на деревьях листья. В своём журнале ветров запишем лёгкому ветерку два балла — 2 —.
Слабым называется ветерок, что дует со скоростью четырёх — пяти метров в секунду, то есть четырнадцати с половиной—восемнадцати километров в час, примерно со скоростью лошадиной рыси. Он колышет тонкие ветви деревьев, весело подгоняет бумажные кораблики. Ставим ему в журнале три балла — 3—.
Умеренным называется в метеорологии тот ветер, который несёт пыль по дороге, поднимает волну на море и раскачивает толстые ветви на деревьях. Скорость его — шесть - восемь метров в секунду. Ему ставят четыре балла —4 —.
Свежий ветер дует со скоростью девяти — десяти метров в секунду или тридцати двух — тридцати шести километров в час. Такова, примерно, быстрота полёта вороны. От него шумят верхушки деревьев, раскачиваются в лесу тонкие стволы, появляются на волнах барашки. Он прогоняет комаров и мошек. Свежий ветер отмечается баллом пять — 5 —.
Сильный ветер начинает уже хулиганить. Он сильно раскачивает деревья в лесу, швыряет на землю развешанное на верёвках бельё, срывает шляпы с голов, относит в сторону волейбольный мяч, мешая играть игрокам. Дует со скоростью пассажирского поезда, идущего тридцать девять — сорок три километра в час. Хорошо, что у метеорологов двенадцатибалльная система отметок, а то по нашей школьной, пятибалльной, ему бы и отметки не хватило. Метеорологи ставят ему все шесть баллов —6 —.
Дальше смотри о ветрах нашу заметку в 8-м номере Лесной газеты: самые буйные ветра бывают у нас осенью.
Велик наш край. Когда под Ленинградом уже давно кончилась весенняя охота, на севере только еще разливаются реки, и охота в самом разгаре. Многие страстные охотники спешат тогда на север.
(От нашего специального корреспондента)
Небо в тучах, и ночь сегодня темна, как осенняя.
В маленькой лодочке мы скользим с Сысой Сысоичем меж высоких обрывистых берегов лесной речки. Я на корме с веслом, он впереди.
Сысой Сысоич — охотник на всякого зверя и всякую дичь. Рыбу ловить он не любит, а удильщиков так даже презирает. И хоть сегодня выехал за рыбой, он и сегодня не изменил себе: он будет именно охотиться на рыбу, а не ловить её на крючок, сетями или другими рыболовными снастями.
— мутные тени деревьев. Ещё дальше — тёмная стена леса.
Здесь летом узким перешейком заросшего кустами берега отделено от речки небольшое озеро. Из него есть узкая протока в речку. Но сейчас искать её не требуется: всюду достаточно глубока вода. Лодка скользит между кустов.
На носу лодки на железном листе приготовлен хворост, смольё.
Сысой Сысоич чиркает спичку, поджигает его.
Плавучий костёр красно-жёлтым светом озаряет спокойную воду, чёрные веточки голых кустов рядом с лодкой.
Но некогда смотреть по сторонам: мы всматриваемся вниз, в озарённую глубину. Я чуть шевелю веслом, не вынимая его из воды. Лодка идёт тихо-тихо.
И фантастический мир плывёт у меня перед глазами.
Мы уже в озере. На дне беззвучно шевелятся длинные спутанные волосы по макушку зарытых в землю великанов. Водоросли это или травы?
Вот тёмный провал, бездна. Может быть, тут не так уж и глубоко: свет костра проникает в воду не глубже двух метров. Но страшно смотреть в эту чёрную бездну: как знать, что таится там в ней?
Вот снизу, из темноты, сначала медленно, потом всё скорей, скорей поднимается, растёт серебряный шарик.
— сейчас выскочит, ударит в лоб...
Невольно отдёргиваю голову.
Шар становится красным, вырывается на поверхность — и лопается.
Простой пузырь болотного газа.
Я точно в воздушном корабле лечу над незнакомой планетой. Проплывают внизу острова, заросшие частым прямым лесом. Камыш?
Да просто коряга. Комель ветлы с переплетёнными корнями.
Движения Сысой Сысоича заставляют меня поднять глаза.
Он стоит в лодке с поднятой острогой в левой руке: Сысой Сысоич—левша. Глаза, устремлённые в воду, блестят; вид у него самый воинственный. Кажется, — этот маленький бородатый воин хочет поразить копьём поверженного к ногам врага.
Древко остроги в два метра. На нижнем конце поблёскивают пять стальных зубьев с зазубринами.
Охотник начинает осторожно погружать острогу в воду. Я смотрю вниз и тут только замечаю в глубине прямую тёмную полосу. Сперва мне кажется, что там палка, потом начинаю понимать, что это — спина крупной рыбы.
Сысой Сысоич медленно опускает своё оружие в глубину. Направляет его вкось. Застывает с неподвижной острогой в руке.
Вдруг ставит острогу прямо — и в тот же миг с силой вонзает в чёрную спину рыбы.
Вода бурлит, когда он вытаскивает свою добычу: на зубьях остроги бьётся язь килограмма в два весом.
— о чём-то глубоко задумался.
Он так близко к поверхности, что я могу разглядеть даже тёмные полосы у него на боку.
Взглядываю на Сысой Сысоича. Он отрицательно качает головой.
Понимаю: для него эта добыча мелка. Пропустим.
Так объезжаем мы озеро. Волшебные картины подводного царства плывут, плывут у меня перед глазами, — нет сил оторваться, когда опять надо останавливать лодку и смотреть, как охотник поражает свою подводную дичь.
падают в воду. Изредка слышен над головой свист крыльев невидимых уток. В тёмном островке леса маленький сычик-воробей нежным голосом уверяет кого-то: „Сплю! Сплю!" Мелодично тирликает за кустами чирок-свистунок —селезнёк.
Впереди перед носом лодки замечаю в воде короткое бревно, сворачиваю в сторону, чтобы не наехать на него, и вдруг слышу зловещее шипенье Сысой Сысоича:
— Штой!.. Штой!.. Шшука!..
От волнения он стал даже пришепётывать.
Он проворно намотал себе на руку верёвку, привязанную к верхнему концу древка остроги, и очень аккуратно, долго метился, очень осторожно погружал в воду своё оружие.
Ну и потаскала нас за собой эта рыбка! К счастью, зубья остроги вошли глубоко, и сорваться ей не удалось.
Щука оказалась килограммов на семь весом.*
Когда Сысой Сысоичу удалось, наконец, втащить её в лодку, уже почти совсем рассвело. Сквозь лёгкий туман до нас со всех сторон доносилось звонкое бормотанье и чуффыканье косачей.
— Ну, — весело говорит Сысой Сысоич, — теперь я за гребца, а ты бей, не зевай.
Мы плывём вдоль опушки кутающегося в зелёную дымку леса. Белые гладкие стволы берёз, шершавые тёмные стволы елей поднимаются прямо из воды. Глянешь вдаль — лес точно висит в воздухе. Глянешь вблизи — два леса тихо плывут перед глазами: один вершинами вверх, другой вершинами вниз. Волшебно струясь, повторяет жидкое зеркало воды тёмные и белые стволы, дробит и зыбит чёрточки тонких веток.
— Готовьсь!.. — шепотом предупреждает Сысой Сысоич.
Мы подъезжаем к берёзовой лядинке — рощице—по серебряной водяной поляне. На голых ветках макушек расположилось стадо тетеревов. Удивительно, как под этими грузными, большими птицами не ломятся тоненькие ветки.
На светлом небе резко чернеют плотные тела, маленькие головки, длинные, с двумя косицами на конце хвосты косачей. Желтоватые тетёрки кажутся проще, легче, воздушнее.
спугнуть осторожных птиц, поднимаю двустволку.
Все косачи вытянули шеи, повернули маленькие головки к нам. Дивуются: что такое плывёт? Опасно это?
Птичьи думы тягучи. Вот мы уже всего в полуста шагах от ближнего косача. Он беспокойно ворочает головкой: куда лететь в случае чего? Перебирает ногами. Тоненькая веточка гнётся под ним. Он два-три раза судорожно взмахивает тугими крыльями, чтобы удержать равновесие.
Но товарищи его сидят неподвижно. Успокаивается и он.
Я стреляю. Гром выстрела клубами укатывается по воде к лесу, отскакивает от его стены, катится назад.
Второй мой выстрел, торопливо направленный в одного из улетающих косачей, пропадает зря.
Но разве не довольно одного такого тугопёрого красавца в утро?
— С полем! — поздравляет Сысой Сысоич.
Подбираем мокрого, безжизненного, обвисшего косача и медленно, не спеша плывём к дому. Быстрые стайки уток проносятся над водой, свистят куличики, и всё звонче, всё зарче бормочут и сердито чуффыкают по берегам косачи. Солнце встаёт над лесом.
* В ряде областей нашей страны охота с острогой уже запрещена.
Пошаливают кругом нас медведи. То в одном колхозе, слышно, тёлку задавили, то в другом кобылу.
На собрании сказал Сысой Сысоич умное слово:
— Чем ждать, пока до нашего стада доберутся, надо меры принять. Вон у Гавричихи тёлочка пала. Дайте её мне: приваду устрою. Коли и круг нашего стада медведь бродит, присматривается, — он придёт на приваду. А придёт, так уж больше ему скота не трогать. Я уж расстараюсь.
Сысой Сысоич у нас лучший охотник.
Отдал ему колхоз Гавричихину тёлку —действуй! Нам спокойнее будет.
Сысой Сысоич тёлку положил на телегу, повёз в лес. Свалил там на чистой площадке, повернул тушу головой на восход.
Сысой Сысоич мастер своего дела. Он знает, что медведь не тронет падаль, лежащую головой на юг или на запад: заподозрит подвох.
ночью, караулить зверя.
Только и всего. А залезать на лабаз не стал, — дома ночевал.
Неделя проходит, — он всё дома спит. Утром выберет время, сходит к срубу, обойдёт его, завернёт „козью ножку", подымит махоркой — и назад домой.
Наши колхозники посмеиваться стали над ним. Парни подмигивают:
— Что, Сысой Сысоич, видно, дома, на печке слаще сны снятся? Не любо тебе сторожем-то в лесу?
— Воров нет, так и сторожить зря.
Они ему:
— А тёлочка-то уж того: душок пускает.
Он:
— Вот и дело.
Сысой Сысоич знал, что делает. Знал и то, что медведь уж не первый день ходит вокруг стада. Только не станет медведь на живую скотину кидаться, если под носом пропастинка есть.
Знал Сысой Сысоич, что зверь падаль учуял: похожие на человечьи, но когтистые следы приметил зоркий охотничий глаз вокруг сруба, где тёлка. Но еще не трогал зверь тёлки: видно,сыт бывает, ждёт, чтобы повкусней пообедать, — когда настоящий дух пойдёт от пропастины. Такой уж вкус у косматого лесного зверя.
Вторую неделю лежит в лесу дохлая тёлка, а Сысой Сысоич всё дома ночует.
Наконец видит по следам: перемахнул медведь через сруб, хороший кусок падали сожрал.
Тихо ночью в лесу. Спят звери, спят птицы.
Спят, да не все. Неслышно пролетает сова, махая пуховыми крыльями: высматривает шуршащих в траве мышей. Бродит по лесу, ищет лягушек ёж. Зайцы хрупают горькую кору осины. Ищет в земле ему одному ведомые корешки барсук. И бесшумно крадётся к приваде медведь. Глаза слипаются у Сысоя Сысоича: привык крепко спать в эту пору ночи. Клюёт носом.
Вдруг вздрагивает: хрустнуло!..
Или это послышалось?
Медведь уже чавкает, добрался до угощения.
„Погоди же!—думает про себя Сысой Сысоич.—Есть у меня чем получше тебя угостить — свинцовый биточек".
И наводит ружьё аккуратно под левую лопатку зверю.
Внезапным громом раскатывается выстрел по сонному лесу. На полметра подскакивают от земли испуганные зайцы. Барсук хрюкает с перепугу и бежит к своей норе. Ёж свёртывается в колючий клубок. Мыши шмыгают в норки. Сова неслышно кидается в чёрную тень большой ели.
Сысой Сысоич слезает с лабаза, подходит к срубу. Потом свёртывает „козью ножку", закуривает. Не спеша бредёт домой: светлеет, надо хоть сколько-нибудь поспать.
А когда проснулся колхоз, Сысой Сысоич говорит парням:
— А ну-те, ерои, запрягай кобылу, вези из лесу медвежатину. Не тронет нашего стада медведь.
1. —Какие жуки носят название того месяца, в котором появляются ?
2.— Чем стрекочет кузнечик?
3. — Чем „блеет" бекас ?
4. — Почему рыжую цаплю—выпь—зовут „водяным быком ?"
— Сколько ног у паука ?
6. — Сколько крыльев у жука ?
7. —Какие птицы часть пути к нам с юга шагают пешком?
8. — Куда деваются из скворешен скорлупки разбитых птенцами яиц?
9. — У кого уши на ногах ?
—Какая птица кричит драной кошкой?
11. — Чем отличается лягушечья икра от жабьей?
12.—Как велик ростом коростель-дергач?
13. —Какая птица „лает" ?
14.—Какие певчие птицы прилетают к нам последними?
— Весной или летом цветет сирень?
16. — Под корень леса ключи кипят, среди леса кузнецы куют, поверх леса свечки горят.
17. — Ходячему на путь, ленивому на кнут, а хворому на здоровье.
18. — Бела, как снег, черна, как жук, зелена, как луг, вертится, как бес, повёртка на лес.
19. — Висит сито, не руками свито.
— ТОНОК-ДОЛОГ пал в осоку, сам не вышел, а детей вывел.
21. — Меня просят, ждут, а приду — прятаться начнут.
22. — Корова комола, лоб широк, глаза узенькие; в стаде не пасётся, в руки не даётся.
23. — Кто родился с бородой ?
24. — Один говорит: „Побежим!" Другой говорит: „Полежим!" Третий говорит: „Полапаемся!"
Интереснейший спектакль можно видеть на глухих лесных озерках, заросших травой и камышом. Для этого надо построить себе на берегу шалашик и спрятаться в нём.
На ясной утренней зорьке выплывут из травы два разряженных артиста — две удивительные тонконосые, красноносые птицы с пышными — до самых щёк — воротниками, вспыхивающими яркой медью в лучах встающего солнца. Это чомги-нырцы. Сиди смирно, смотри, что они будут проделывать.
— плечо к плечу, как солдатики в строю. Вдруг, точно по команде, „Разом-кнись!" — расплылись.
Круто повернулись нос к носу и кланяются друг другу, как в танце.
Потом шеи выпрямили, головы откинули и рты приоткрыли, — будто торжественные речи говорят. Вдруг носы вниз и — рраз — обе ушли в воду, даже не булькнуло! А через минуту одна, потом другая выскочили из воды, стали на воду, как на пол, во весь свой длинненький рост и подают друг другу в клювах зелёные платочки тины со дна.
Потом шеи выпрямили, головы откинули и рты приоткрыли, — будто торжественные речи говорят. Вдруг носы вниз и — рраз1 — обе ушли в воду, даже не булькнуло! А через минуту одна, потом другая выскочили из воды, стали на воду, как на пол, во весь свой длинненький рост
Не удержишься, захлопаешь в ладоши им, — а их уже нет: исчезли в камыше!
Как на воде по посадке отличить нырка от утки?
Ниже — три малых зверюшки. Чем они отличаются и как называются?
А вот три змеи и одна безногая ящерица. Где ящерица, и какие из змей ядовитые, чем они жалят, какие — неядовитые?
— В путь.—Медвежий угол.—Откуда „кукид". - Чечевички.—Начало опытов.
Настал счастливый день, и Клуб Колумбов в полном составе под предводительством Анд'а и Ре погрузился в вагон. Каждый снимал с себя туго набитый рюкзак, а у Колк'а и Вовк'а было ещё по ружью в руках. Но этим и ограничивался весь их багаж.
Поезд шёл всю ночь, а утром, едва успели колумбы умыться и спеть шуточный гимн Клуба:
Мы едем, едем, едем
В далёкие края! —
Справились по карте, расспросили у местных жителей, где дорога на Лысово, — и весело зашагали по ней.
Путь был дальний: добрых двадцать пять километров. Первые пятнадцать километров прошли ходко, с песнями. Утро было свежее, дорога шла хвойным лесом. Дважды деревья расступались, и путники переходили по гатям — настилам из бревен — через маленькие мёртвые озерки, давно затянутые лугом, — вёльи по-здешнему.
Только раз в пути встретили они небольшой отряд колхозниц с палками на плечах. На станции был канун праздника, — и женщины шли туда босиком, с подоткнутыми нарядными юбками и баретками-туфлями на палках.
Потом начались поля, крошечная речушка и на ней—деревня. Тут сделали первый привал и напились чудесного, густого, как сливки, молока. После этого идти стало трудней, но никто не жаловался; хотя полуденное солнышко начало припекать среди открытых полей.
— Я... не лошадь!—обиженно заявил толстяк. — Я... этого... не обязан пешком сто вёрст... Не пойду, пока не напьюсь из этого колодца и... того... не отдохну.
— Смотри ты, братец Иванушка, — колко сострил Колк, — как бы тебе от этой водицы в козла не превратиться или, при твоей толщине, ещё, пожалуй, в другое какое животное.
Но добрая Ля опустила журавель и зачерпнула Пафу немного воды из колодца. Толстяк напился, посидел немного, — и колумбы тронулись дальше.
За этой деревней опять начинался лес, но уж не сосновый бор, а смешанный, как у станции, дремучий лес, где древние, седые ели мешались с серебристыми стволами осин и высокими белотелыми берёзами. Весёлые разговоры как-то сами собой замерли. Здесь,— на подступах к „Земле Неведомой", — встретил их Таль-Тин. И скоро утомленные путники дошли до деревни Лысово и расположились в двух свободных избах, нанятых Таль-Тином — одна —для девочек, другая — для мальчиков.
Первое, что поразило здесь колумбов — была непривычная горожанам глубокая тишина. Не было ни металлического скрипа трамвая, ни шума толпы, ни гудящих над головой самолётов, ни даже отдаленных гудков электровозов. Юнестам казалось, что они действительно забрели в какую-то неведомую, никем ещё не открытую страну за тысячу вёрст от их родного города.
— Настоящий медвежий угол,— сказал Анд.—Да, кстати: в дремучем лесу на подступах сюда я заметил — не при девочках будь сказано! — разрытые медведем муравьиные кучи.
Девочки все хором заявили, что никаких медведей они и не думают бояться.
— И правильно делаете, — сказал Таль-Тин. — А с этим медведем, который разоряет муравейники, я надеюсь скоро вас познакомить, и вы убедитесь, что он вам не страшен.
— Конечно, — не утерпел хвастнуть своими знаниями перед девочками Вовк. — Ведь эти муравейники и овсяники — совсем маленькие звери.
На следующее утро Таль-Тин повёл колумбов по кругу, в пределах которого лежала „Земля Неведомая". Обзор её занял больше половины дня. Колумбы восхищались всем виденным: и весёлой речкой, и кусочком настоящего дремучего леса, и тихим озером с лесистыми островами, и полями, на которых порядочно поднялась уже густая озимая рожь, и торжественным высокоствольным сосновым бором, где с ветки на ветку прыгали рыжие белочки.
Лав задумчиво сказал, что эти прямые, стройные стволы наводят на мысль о каком-то фантастическом океанском порте, вроде Лисса или Зурбагана, где собрались все парусные корабли мира, и мачты их, как лес. И он тут же сочинил стихи, которые он назвал просто ритмованными строками, потому что у них не было рифм:
Мачтовый лес и хвоя —
Парус зелёный.
Рыжих матросиков вижу хвосты.
— А я твоих рыжих матросиков, — с улыбкой сказала териолог Ля, — первыми записала в свой список туземцев Земли Неведомой: ведь это первые млекопиты, которых мы здесь увидели.
— Да, не густое у вас тут население,—вставила Ми.—Мы, орнитологи, за одно утро записали уже тридцать семь видов крылатых пернатых туземцев. Здорово?
— Ничего,— у нас ещё всё в будущем. Наши туземчики все от нас прячутся. Но, конечно, так много, как у вас, у нас их и не будет.
—и направились к Таль-Тину, который стоял за большим кустом и призывно махад рукой.
— Я обещал вам показать медведя, который разоряет муравьев, — сказал он таинственным шёпотом. — Вот, смотрите!
Ми и Ля чуть не вскрикнули от испуга: впереди под сосной стоял у высокой муравьиной кучи какой-то большой мохнатый зверь. Он поднялся на дыбы, — и тут только девочки поняли, что это не зверь, а высокий старик в вывернутом шерстью вверх овечьем полушубке. Выпрямившись во весь свой огромный рост, он отбросил сук, который держал в руках, стряхнул с себя муравьев, поднял с земли и перекинул себе за спину набитый чем-то мешок. При этом он обернулся и показал девочкам свое бородатое лицо, очень смахивающее на лицо лешего. Потом медленно удалился в глубину леса.
— Это девяностолетний дедушка Бредов, — объяснил Таль-Тин, — или, как его тут зовут, дед Бред. Раньше был лесником, теперь совсем оглох и еле ноги передвигает. Вот и выдумал себе работу: целыми днями бродит по лесу, бортничает — то есть ищет диких пчёл — старинное занятие новгородцев,—и собирает муравьиные яйца. Деревенские ребята зовут их „пирожками".
— А как же муравьишки? —огорчилась сердобольная Ля.
— Муравьиная матка снесёт новые яички, а работники быстро починят разрушенный муравей-город. А дважды в лето один и тот же муравейник дед Бред не разоряет.
Под вечер усталые колумбы собрались на Земляничной горке. Так назвали они лесистый холм, весь усыпанный белым цветом земляники.
Прилетела кукушка и села где-то в ветвях высокой осины у них над головами.
— Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! —куковала и куковала она, как будто хотела накуковать всем колумбам по сто лет жизни.
— Похоже, — улыбнулся Таль-Тин, — что эта особа старается вдолбить нам всем в головы свою идею. Пока самец кукует, самочка незаметно подлетает к чужому гнезду, клювом вынимает из него одно яичко — и на его место откладывает своё. В большинстве случаев хозяйка гнезда не выбрасывает кукушкино яйцо, высиживает его вместе со своими — и потом выкармливает прожорливого кукушонка.
яиц, или гусыне — индюшат. А что если в гнёзда диких птиц начать подкладывать яйца тех птиц, которых по тем или другим причинам хочется развести у нас? Богатейшие возможности открывает нам эта кукушкина идея, в краткоречьи —КУКИД.
— Во-первых, — подхватила всегда горячо на всё отзывающаяся Ре, — так можно спасать ещё не родившихся птенчиков, мама и папа которых как-нибудь погибли.
— А во-вторых, — поддержал всегда спокойный и задумчивый Анд, — можно закупать за границей целыми ящиками яйца каких-нибудь там калифорнийских куропаток или райских птиц, перевозить их на реактивных самолётах и разводить у нас под нашими куропатками и рябчиками.
— Пошли! — срываясь с места, решил буйный Колк.
— Куда? — удивились колумбы.
— Кукидовать, конечно! Проводить в жизнь кукушкину идею в самых широких масштабах.
— Больно ты... эээ... прыткий! — вставая сперва на колени, потом на ноги, промямлил Паф.
— Первым делом, — уже на ходу говорил Анд, — надо выяснить — любые ли яйца соответствующих примерно размеров можно перекладывать из одних гнёзд в другие? Будут ли ещё принимать их на новых местах... Затем...
Но колумбы уже разошлись цепочкой — на полсотни шагов друг от друга — и прочёсывали кустарник между дорогой и берегом речки. Шли, пересвистываясь негромко синичьим посвистом:
— Ци-ви! —Цив-ви! —Ци-ви! — ровняли цепочку.
—нет ли тут у неё гнёздышка?
Вот Таль-Тин дал сигнал отрывистым свистом поползня: — Твуть! — Твуть! —Твуть! — пошло от него вправо и влево по цепи: —Стой!
Колумбы стали. Прислушались.
— Фиу-лиу! — позвал Таль-Тин иволгой.
— Фиу-лиу! — Фиу-лиу! — Фиу-лиу! — понеслось по цепи, и все колумбы, бесшумно шагая, через минуту собрались к Таль-Тину.
— Здесь гнездо чечевички, — шёпотом сказал Таль-Тин, палочкой показав на куст черёмухи впереди. — Пожалуйста, подходите по одному и каждый говорите ей что-нибудь ласковое.
— Это зачем же? —шёпотом удивились колумбы.
— Может быть, я ошибаюсь, — тихо сказал Таль-Тин, — но мне кажется, что птицы совсем не безразлично относятся к человеческим голосам. Грубых, резких, злых голосов они пугаются. Разумеется, не смысла слов они боятся, а тона, каким произносятся эти слова.
А вот добрая, негромкая, певучая речь, к ним обращенная, успокаивает их так же, как плавные движения. Птицы ведь отлично понимают, когда ты к ним обращаешься. Ласку каждое животное чувствует. Голос особенно на них действует, потому что птицы — особенно, конечно, певчие — удивительно чутки и музыкальны.
Один за другим колумбы подходили к кусту, слегка отстраняли руками его ветки — и говорили несколько добрых слов невзрачной буренькой птичке, вроде воробьихи, сидящей на лёгком соломенном гнёздышке.
— Я уже приучил её к себе, — сказал Таль-Тин, — каждый день подходил к ней и разговаривал. Теперь она не особенно боится людей.
Но как раз тут чечевичка не выдержала, сошла с гнезда на веточку, обнаружив в гнезде пять голубых яичек с чёрными крапинками на толстом конце. Но она не улетела, осталась тут же — и нежным, взволнованным голоском, очень похожим на голос встревоженной канарейки, как будто спрашивала: „Че-и? Че-и? Че-й?"
— Свои! Свои! Не тронем! — смеясь отвечала Ре.—У тебя чудесные яички!
В тот же день колумбы ещё четыре раза побеспокоили чечевичку. Первой пришла Ре и, вынув одно голубое яичко, положила в соломенное гнездо маленькое белое в красных крапинках яичко пеночки-веснянки. На глазах у чечевички.
Анд нашёл гнездо славки-черноголовки; второе голубое яичко вынул и положил вместо него славкино — мясного цвета в бурых точечках. Художница Си принесла серенькое яйцо серой мухоловки.
— как росинку на травке — принёс зелёное яичко лугового чеканчика и бережно опустил его в чечевичкино гнездо. Ни одно хрупкое яичко не было сломано или продавлено колумбами при перекладке из гнёзд.
Таль-Тин смотрел на работу колумбов и радовался. Какая разница между теперешним у них и тем отношением к птицам, какое — он помнит —было в его школьные годы!
Девочки тогда почему-то совсем не интересовались гнёздами, а мальчишки... Ох, лучше бы и они не интересовались! Мальчишки хладнокровно, с полным равнодушием, разоряли сотни, тысячи птичьих гнёзд! Это называлось у них „собирать коллекции яиц". Одни собирали почтовые марки, а другие —птичьи яички. Но марки от этого только сохранялись, а маленькие жизни, заключённые в хрупких скорлупках, гибли. Живые желток и белок коллекционеры выдували, а пустые скорлупки оставались, чтобы через год-другой, когда пройдёт увлечение, — попасть в помойное ведро. И вот, наконец, на смену бесчисленным поколениям безмятежных истребителей жизни идёт славное поколение юных колумбов. Им на роду написано любить жизнь, охранять её и открывать в ней всё новые и новые тайны, мимо которых с таким равнодушием проходили прежние мальчишки.
На следующий же день оказалось, что чечевичка — прекрасная мать: она приняла всю пёструю компанию чужих неродившихся птенчиков и принялась терпеливо высиживать их.
Кукидом увлеклись все члены Клуба Колумбов, независимо от их специальности. Все искали гнёзда и перекладывали яички. Одно выкрасили чёрной тушью и тоже подкладывали его в разные гнёзда. При клубе были заведены толстые тетради. В них тщательно записывалось: кем, когда, откуда и куда перекладывались яйца — и что из этого получалось.
— любвеобильные и самоотверженные матери, которым можно доверять высиживание и чужих птенцов. Другие, наоборот, никак не желают принимать чужие яйца. Одна серая мухоловочка, например, три раза выкатывала из своего гнезда в полудупле старой сосны предложенные ей яички. А на четвёртый день бросила своё гнездо, хотя там у неё лежало четыре своих яичка. Сорокопут-жуланиха — маленькая хищница из певчих—с благодарностью принимала чужие яички... и тут же съедала их.
Но не только кукидом занимались колумбы: каждый помнил о своей специальности,все составляли списки разных туземцев Земли Неведомой. Список орнитологов рос быстрее всех. Но подвигался и у дендрологов список пород деревьев-туземцев, несмотря на то, что Паф всё толстел, всё ленивее становился и старался свои вылазки в лес делать покороче. Зато До носилась по всей Земле Неведомой, изучила все её леса и лесочки, и даже раз, неожиданно, в платье выкупалась в реке, — старалась обрывать ветки какой-то ивы. Ивы её особенно интересовали.
Медленнее всего рос список териологов: четвероногих туземцев, разных вообще, не так уж много на земле —и увидеть их не так просто, как неподвижные деревья.
По вечерам колумбы играли в волейбол,писали письма, ужинали и перед сном, если погода была хорошая, собирались посидеть: девочки —на балкончике, — домик их был с маленьким балконом на мезонине, — мальчики — внизу на завалинке. Кто занимается своим делом, кто перекидывается шутками — снизу вверх и сверху вниз.
Лав запечатлел в стихах один из таких вечеров:
Месяц трубку закурил,
И в ложбинке меж холмами
Заяц пиво заварил.
Комары, толчась столбушкой,
Си рисует за избушкой
Фиолетовую тень.
Колк посудою затренькал:
Он идёт в ночной поход.
—
Полуночник уж поёт.
Лав очень внимательно вслушивается в разговор колхозников и записывает все их словечки. „Месяц трубку закурил"—это когда облачко кутает месяц. „Заяц пиво заварил" — вечерний туман в ложбинках, где прежде новгородцы сами пиво варили, опуская раскалённые камни в большие котлы с деревенским пивом, и дым от костров стелился в сырых логах. Лав где-то вычитал, что новгородское наречие теперь самое древнее на Руси. Сумеречную птицу, известную под именем козодоя, тут зовут полуночником.
(Продолжение следует)