ЛЕСНАЯ ГАЗЕТА №11
МЕСЯЦ ЛЮТОГО ГОЛОДА (ВТОРОЙ МЕСЯЦ ЗИМЫ)
С 21 ЯНВАРЯ ПО 20 ФЕВРАЛЯ
СОЛНЦЕ ВСТУПАЕТ В ЗНАК ВОДОЛЕЯ
СОДЕРЖАНИЕ № 11-го
ГОД—СОЛНЕЧНАЯ ПОЭМА: ЯНВАРЬ
ХОЛОДНО В ЛЕСУ, ХОЛОДНО!
Кто сыт, тому холод не страшен.
ЛЕСНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
В хвост. — Где зимуют почки? - Зинзивер в избе.—Как мы ходили на охоту. - Мыши двинулись из лесу. — Кому законы не писаны. — Приспособился.
ГОРОДСКИЕ НОВОСТИ
Бесплатные столовые. — Уголки леса в школах. — Лес ровесник. — Клёв на уду!
ОXОТА
С поросёнком на волков.— На берлоге. — Облава на медведя.
ТИР. Состязание одиннадцатое.
ОБЪЯВЛЕНИЯ: Остроглаз, испытание десятое и последнее.
КЛУБ КОЛУМБОВ: месяц одиннадцатый.
Год, — солнечная поэма в 12-ти месяцах
—говорит народ, —к весне поворот; году начало, зиме серёдка: солнце на лето, зима на мороз. На Новый год день прибавился на заячий скок.
Земля, вода и лес — всё покрыто снегом, всё кругом погружено в непробудный и, кажется, мёртвый сон.
В трудную пору жизнь отлично умеет притворяться мёртвой. Замерли травы, кусты и деревья. Замерли, но не умерли.
Под мёртвым покрывалом снега они таят могучую силу жизни, силу расти и цвести. Сосны и ели хранят в сохранности свои семена, крепко зажав их в свои кулачки-шишки.
Животные с холодной кровью, затаясь, застыли. Но тоже. не умерли, даже такие нежные, как мотыльки, попрятались в разные убежища.
У птиц особенно горячая кровь, они никогда не впадают в спячку. Многие звери, даже крошечные мыши, бегают всю зиму. И не диво ли, что спящая в берлоге медведица под глубоким снегом в январские морозы производит на свет крошечных слепых медвежат и, хоть сама всю зиму ничего не ест, кормит их до весны своим молоком!
Ледяной ветер гуляет в открытом поле, носится по лесу меж голых берёз и осин. Он забирается под тугое перо, проникает в густую шерсть, студит кровь.
Не усидишь ни на земле, ни на ветке: всё покрыто снегом, стынут лапы. Надо бегать, прыгать, летать, чтобы как-нибудь согреться.
Хорошо тому, у кого тёплое, уютное логово, норка, гнездо; у кого запасов полна кладовая. Закусил поплотней, свернулся калачиком, — спи крепко.
КТО СЫТ, ТОМУ ХОЛОД НЕ СТРАШЕН
У зверей да птиц всё дело в сытости. Хороший обед изнутри греет, кровь горячей, по всем жилкам разливается тепло. Под кожей жирок — лучшая подкладка под тёплую шерстяную или пуховую шубку. Сквозь шерсть пройдёт, сквозь перо проймёт, а жир под кожей никакой мороз не прошибёт.
Если бы пищи вволю, не страшна была бы зима. А где зимой взять её — пищу?
Бродит волк, бродит лиса по лесу, — пусто в лесу, все звери и птицы попрятались, улетели. Летают днём вороны, летает ночью филин, добычу высматривают, — нет добычи.
Голодно в лесу, голодно!
Вороны первые заметили падаль.
— Крок! Крок! — налетели целой стаей, принялись было за ужин.
А уж вечер — темнеет, луна вышла.
— Угу-уу!..
Вороны отлетели. А филин из лесу на падаль.
Только принялся за обед — рвёт клювом мясо, ушами шевелит, хлопает белыми веками — вдруг шорох шагов по снегу.
Филин—на дерево. Лиса—на падаль.
Хруп, хруп зубами. Не успела наесться — волк идёт.
Лиса в кусты — волк на падаль. Шерсть ощетинил, зубы как ножи,— рвёт конину, урчит от удовольствия, ничего кругом не слышит. Поднимет морду, лязгнет зубами—не подходи!— и опять за своё.
Вдруг как рявкнет у него над головой толстым голосом. Присел волк со страху, полено поджал — и наутёк.
Сам хозяин леса медведь пожаловал.
Тут уж никто не подходи.
К исходу ночи пообедал медведь, пошёл спать. А волк в хвосте стоит, ждёт.
Ушёл медведь — волк на падаль.
Наелся волк —лиса пришла.
Лиса наелась — филин прилетел.
Филин наелся — тут и вороны слетелись.
Да уж к тому времени —к утру — в бесплатной столовой всё прикончили, одни объедки остались.
Сейчас все растения находятся в оцепенении. Но готовы встретить весну и начать развёртывать свои почки.
Где же зимуют эти почки?
У деревьев — высоко над землёю. А у трав — по-разному.
А кошачья лапка, ясколка, дубровка и много других низких трав берегут под снегом не только почки, — сами там сохраняются невредимыми, чтобы встретить весну зеленея.
У всех этих трав почки, значит, зимуют над землёю, хоть и не очень высоко.
У других почки на зиму помещены иначе.
От прошлогодних полыни, вьюнка, мышиного горошка, купавки и калужницы над землёю сейчас уже не осталось ничего, кроме полусгнивших листьев и стеблей.
А если поискать их почки, найдёшь их у самой земли.
У земляники, одуванчика, кашки, щавеля и тысячелистника почки тоже на земле, но они окружены розетками зелёных листьев. Эти травы тоже выйдут из-под снега зеленея. Множество других трав держат свои почки зимой под землёю. Там зимуют почки на корневищах ветреницы, ландыша, майничка, льнянки, иван-чая и мать-и-мачехи, в луковицах дикого чеснока и гусиного лука, в клубеньках хохлатки.
Вот где перезимовывают почки наземных растений. А почки водяных проводят зиму на дне прудов и озёр, закопавшись в ил.
Н. Павлова
В Месяц Лютого Голода всякий зверь лесной, всякая птица жмётся к человеческому жилью. Тут легче промыслить себе пищу, поживиться отбросами.
Голод убивает страх. Осторожные лесные жители перестают бояться людей.
Тетерева и куропатки забираются на гумна, в амбары с зерном. Русаки приходят в огороды, горностаи и ласки охотятся за мышами и крысами в подвалах. Беляки приходят щипать сено из стогов к самой деревне. В лесную избушку наших корреспондентов через открытую дверь смело влетел зинзивер — синица-кузнечик— жёлтый, с белыми щеками и чёрной полосой на груди. Не обращая внимания на людей, он проворно стал клевать крошки на обеденном столе.
Хозяева закрыли дверь — и зинзивер очутился в плену.
Целую неделю он прожил в избе. Трогать его не трогали, но и кормить не кормили. Однако он с каждым днём заметно толстел и толстел. Он целыми днями охотился по всей избе. Разыскивал сверчков, спящих в щелях мух, подбирал крошки, а на ночь забивался спать в щель за русскую печь.
Через несколько дней он переловил всех мух и тараканов и принялся клевать хлеб, портить клювом книжки, коробки, пробки — всё, что только попадалось ему на глаза.
Тогда хозяева открыли дверь и выгнали незваного маленького гостя из избы.
Ранним утром мы с папой пошли на охоту. Утро было морозное. На снегу было много следов. Но вот папа сказал: „Это свежий след. Здесь недалеко лежит заяц".
Папа послал меня по следу, а сам остался ждать. Заяц, когда его поднимаешь с лёжки, всегда делает круг и идёт обратно по своим следам.
минута, другая. Вдруг в наступившей тишине грянул выстрел. Я побежал на звук. Скоро я увидел папу. Метрах в десяти от него лежал заяц. Я взял зайца, и мы с добычей пошли домой.
Лескор Виктор Даниленков
У многих лесных мышей теперь уже не хватает запасов в кладовых. Многие бежали из своих норок, спасаясь от горностаев, ласок, хорьков и других хищников.
А земля и лес покрыты снегом. Грызть нечего. Целая армия голодных мышей двинулась из лесу. Хлебным амбарам грозит серьёзная опасность. Надо быть начеку.
Следом за мышами идут ласки. Но их слишком мало, чтобы переловить и уничтожить всех мышей.
Берегите зерно от грызунов!
Сейчас все лесные жители стонут от жестокой зимы. Лесной закон велит: зимой спасайся от холода и голода, как умеешь, а о птенцах забудь. Птенцов выводи летом, когда тепло и пищи вволю.
Ну, а кому и зимой пищи полон лес, тому этот закон не писан.
Наши корреспонденты нашли на высокой ёлке гнездо маленькой птички. Ветка, на которой гнездо помещается, вся засыпана снегом, а в гнезде яички лежат.
Пришли на следующий день наши корреспонденты, — как раз мороз трескучий был, носы у всех красные,— глядят, а в гнезде уже птенчики вывелись, голенькие лежат среди снега, слепые еще.
Что за чудо?
А чуда никакого нет. Это парочка клестов-еловиков гнездо свила и птенцов вывела.
Такая уж птица клёст, что ни холода, ни голода зимы не боится.
Круглый год можно видеть в лесу стайки этих птичек. Весело перекликаясь, они перелетают с дерева на дерево, из леса в лес. Круглый год они ведут кочевую жизнь: сегодня здесь, завтра —там.
Весной все певчие птицы разбиваются на пары, выбирают себе участок и живут на нём, пока не выведут птенцов.
А клесты и в это время летают стайками по всем лесам, нигде подолгу не останавливаясь.
В их шумных летучих стаях круглый год можно видеть вместе со старыми и молодых птиц. Точно птенцы у них так и родятся в воздухе, на лету.
В Ленинграде у нас клестов зовут ещё „попугаями". Такое название им дали за их пёстрый и яркий, как у попугая, наряд и за то ещё, что они лазают и крутятся на жёрдочках, тоже как попугаи.
— зелёные и жёлтые.
Лапки у клестов цепкие, клюв ухватистый. Клесты любят повиснуть вниз головой, держась лапками за верхнюю веточку, а клювом схватившись за нижнюю.
Совсем чудом кажется, что тело клеста после смерти очень долго не гниёт. Труп старого клеста может пролежать лет двадцать — и ни одно перышко с него не упадёт, и запаха не будет. Как мумия.
Но интересней всего у клеста нос. Такого носа нет ни у одной другой птицы.
Нос у клеста крестом: верхняя половинка вниз загнута, нижняя — вверх.
В носу у клеста вся сила и разгадка всем чудесам.
Родятся клесты с прямыми носами, как и все птицы. Но как только птенец подрастёт, он принимается доставать носом семечки из еловых и сосновых шишек. При этом его нежный еще нос загибается крест-накрест, да так и остаётся на всю жизнь. Клесту это на пользу: крестовым-то носом куда удобней семечки вылущивать из шишек.
Тут всё и становится понятным.
Почему клесты всю жизнь бродят по лесам?
Да потому, что они ищут, где лучший урожай шишек. В этом году у нас в Ленинградской области шишки уродились. Клесты у нас. В будущем году где-нибудь на севере шишечный урожай, — клесты туда.
Почему клесты зимой песни распевают и птенчиков выводят среди снега?
Да почему же им не петь и птенцов не выводить, раз пищи кругом вволю? Гнездо тёплое — там и пух, и перо, и мягкая шёрстка, а самка, как отложит первое яичко, так уж с гнезда не сходит. Пищу ей самец таскает.
Сидит самка, греет яйца, а птенчики выклюнутся, — она их кормит размягчёнными в зобу еловыми да сосновыми семечками. Шишки-то ведь круглый год на деревьях.
Сойдётся парочка, захочет своим домком пожить, малых деток вывести,—улетит из стаи, всё равно зимой ли, весной ли, осенью ли (в каждом месяце гнёзда клестов находили). Совьют гнездо — живут. Птенцы подрастут,—всё семейство опять пристанет к стае.
Почему же после смерти клесты в мумии превращаются?
А всё потому же, что они шишки едят. В еловых да сосновых семечках смолы много. Иной старый клёст за долгую-то жизнь этой смолой пропитается, как смазной сапог дёгтем. Смола и не даёт его телу гнить после смерти.
Египтяне-то ведь тоже покойников своих смолой натирали и делали мумии.
Поздней осенью медведь выбрал себе место для берлоги на склоне холма, заросшего частым ельничком.
Надрал когтями узкие полоски еловой коры, снёс в яму на холме, сверху накидал мягкого моху. Подгрыз ёлочки вокруг ямы так, что они шалашом накрыли её, залез под них и заснул спокойно.
— на слуху. Но и тут его разыскали охотники, и опять он чуть спасся.
И вот спрятался он в третий раз. Да так, что никому и в голову не пришло, где его надо искать.
Только весной обнаружилось, что он отлично выспался высоко на дереве.
Верхние ветви этого дерева, когда-то сломанного бурей, росли в небо, образуя как бы яму. Летом орёл натаскал сюда хворосту и мягкой подстилки, вывел здесь птенцов и улетел. А зимой догадался забраться в эту воздушную „яму" потревоженный в своей берлоге медведь.
Сильно страдают от голода и холода певчие птицы.
Сердобольные горожане устраивают для них маленькие бесплатные столовые в садах и прямо у себя на окнах. Одни вывешивают из окна кусочки хлеба и сала на ниточке. Другие выставляют в сад лукошки с зерном и хлебом.
Зинзиверы, пухлячки, лазоревки, а иногда чижи, чечётки и другие наши зимние гости целыми стайками посещают эти бесплатные столовые.
В какую школу ни пойди, в каждой есть уголок живой природы. Тут в ящиках, банках, клетках живёт разное зверьё. Наловили его ребята летом, на экскурсиях. Теперь им хлопот полон рот: ведь всех жильцов накормить надо, напоить, каждому дом устроить по вкусу, за каждым присмотреть, чтобы не удрал. Тут и птицы, и звери, и змеи, и лягушки, и насекомые.
В одной школе нам дали дневник, который ребята вели летом. Видно, что собирали с толком, не зря.
7 июня записано: „Вывешен плакат, чтобы все сборы отдавать дежурному".
10 июня дежурный записывает:
„Тулас принёс дровосека. Миронов принёс жука. Гаврилов — червяка. Яковлев принёс коровку и жучка на крапиве. Борщов принёс заборного птенчика" и т. д.
И так почти каждый день.
„25 июня у нас была экскурсия на пруд. Много нами было поймано личинок стрекоз и т. д. Также мы поймали одного тритона, который нам очень был нужен".
Некоторые ребята даже описывали животных, которых ловили.
„Мы собирали водяных скорпионов и водяных клопов и лягушек. У лягушки четыре ноги и на каждой ноге по четыре пальца. У лягушки глаза чёрные, а нос у неё — две дырочки. У лягушки уши большие, и лягушка делает большую пользу людям".
Зимой школьники вскладчину покупают в магазинах таких животных, какие в нашей области совсем и не водятся: черепах, яркопёрых птиц, золотых рыбок, морских свинок. Войдёшь в комнату, а там пищат, свистят, хрюкают мохнатые, голые, покрытые перьями квартиранты — настоящий зверинец.
— девать некуда. Ребята взяли и мену устроили: по четыре карася за одного кролика давали. Это всё младшеклассники. А у ребят постарше — своя организация. У них почти в каждой школе кружки юннатов (юных натуралистов).
А во Дворце пионеров в Ленинграде есть кружок, в который школы направляют своих самых лучших юннатов. Там молодые зоологи и ботаники учатся, как наблюдать и ловить разных животных, как ухаживать за ними в неволе, как делать коллекции животных, как собирать, сушить растения и делать из них гербарии.
С начала до конца учебного года кружковцы ездят в экскурсии за город, в разные места. А летом они целым отрядом отправляются в экспедицию далеко от Ленинграда. Там они живут целый месяц, и каждый делает своё дело: ботаники собирают растения; маммологи ловят мышей, ежей, землероек, зайчат и других зверьков; орнитологи ищут гнёзда, наблюдают птиц; герпетологи ловят лягушек, змей, ящериц, тритонов; гидрологи — рыбу и всякую водяную живность; энтомологи собирают бабочек, жуков, изучают жизнь пчёл, ос, муравьев.
Юные мичуринцы заложили на пришкольных участках плодовые и лесные питомники. На своих небольших огородиках они добиваются высоких урожаев. И все ведут подробные дневники своих наблюдений и работ.
Дождь и ветер, роса и зной, жизнь полей, лугов, рек, озер и леса, сельские работы колхозников — ничто не ускользает от внимания юных натуралистов. Они изучают громадные и разнообразные живые богатства нашей Родины.
И растёт в нашей стране новое, невиданное поколение будущих учёных, исследователей, охотников, следопытов, преобразователей природы.
Мне двенадцать лет. Ровно столько же лет и клёнам, что растут на улице в нашем городе: их сажали юннаты в день моего рождения.
А посмотрите: клёны уже вдвое выше меня!
Серёжа Попов.
Вот те раз! Да разве зимой удят!
Ещё как! Ведь не все такие лежебоки, как карась, линь, карп: многие рыбы спят только в самые сильные морозы, а бродяга-налим не спит всю зиму и даже икру мечет, нерестится зимой — в январе-феврале.
„Кто спит, тот обедает", — говорят французы.
А кто не спит, тому есть надо.
Особенно доступной и добычливой бывает ловля из-подо льда окуней на блесну. Самое трудное — найти место зимней стоянки рыбы. На незнакомых реках и озёрах приходится руководствоваться некоторыми общими признаками и, определив место приблизительно, делать во льду маленькие проруби и пробовать, клюёт ли тут? Признаки такие.
Если река делает выгиб — излучину—под высоким, крутым яром, то, верно, здесь омут, глубокое место, где в холода собирается стаями окунь. Там, где в озеро или в реку впадает чистая лесная речка, то немного ниже её устья должна быть яма. Тростник и камыш могут расти только на мелких местах; за ними в озёрах и реках начинается котловина. Тут и надо искать рыбьи стоянки.
Рыболов пешнёй делает лунку (дырку) во льду шириной в 20—25 сантиметров. Опускают в неё блесну на жилковой или волосяной лесе. Сначала опускают её до дна, чтобы узнать, какая здесь глубина. Затем начинают коротким движением поддёргивать леску вверх-вниз, вверх-вниз, но уже не до самого дна. Блесна качается и ярко сверкает в воде, как живая рыбка. Окунь, боясь, чтобы добыча не ускользнула от него, прыжком кидается за ней — и заглатывает с крючком. Если же никто не клюёт, рыболов переходит в другое место и делает новую лунку-прорубь.
Ночного бродягу — налима — ловят подпусками-подледниками. Это короткий перемёт, то есть шнур с привязанными к нему поводками из ниток или конского волоса. Поводки — числом от трёх до пяти — привязывают друг от друга на расстоянии в 70 сантиметров. На крючки насаживают живцов, или кусочки рыбы, или земляных червей. На одном конце шнура — груз; его опускают на дно, и течением один за другим утаскивает поводки с наживкой под лёд. На другом конце подпуска — палка. Её кладут поперёк проруби и оставляют до утра.
Лов налимов тем и хорош, что не надо долго мёрзнуть на реке, как при уженьи окуней. Утром придёшь, поднимешь палку, а там на подпуске болтается длинная слизкая, полосатая, как тигр, сплюснутая с боков рыбина с усом на подбородке. Это и есть налим.
Конец зимы — самое голодное время в лесу. Волки с голодухи осмелели, стаями бродят, подходят к самым деревням. Медведи либо в берлоги залегли, либо шатаются по лесу. „Шатуны"—это те медведи, что до поздней осени кормились падалью и драли скотину, не успели подготовиться к зимней спячке и лежат теперь „на слуху" —поверх снега. Шатаются и те медведи, которых потревожили на берлоге: назад они не вернутся и новой берлоги себе не сделают.
На шатуна охотятся догоном, на лыжах с собаками. Собаки гонят его по глубокому снегу, пока он не остановится. Охотники поспевают сзади на лыжах.
На хищных зверей охота — не на птицу; всегда может случиться, что добыча станет охотником, а охотник — добычей.
Бывали такие случаи на охоте в нашей области.
Это опасная охота, и редко находится смельчак, что один решается отправиться ночью в поле, без товарищей.
Но однажды такой смельчак нашёлся. Он запряг коня в розвальни, взял ружьё, поросёнка в мешке и ночью, при полной луне, выехал за околицу.
Волки пошаливали кругом, и не раз уже крестьяне жаловались на их дерзость: звери не стеснялись забегать в самую деревню.
Охотник свернул с дороги и тихонько поехал целиной вдоль кромки леса.
Одной рукой он держал вожжи, другой время от времени дёргал поросёнка за ухо. Ноги поросёнка были связаны; он лежал в мешке — одна голова наружу.
Обязанностью поросёнка было визгом подманить волков. И он визжал, конечно, со всей силы, потому что у поросят нежные уши и поросятам больно, когда их теребят за уши.
Волки не заставили себя долго ждать. Скоро охотник заметил в лесу зелено-красные огоньки. Огоньки беспокойно перемещались с места на место среди тёмных стволов. Это сверкали волчьи глаза.
Конь захрапел и стал рваться вперёд. Охотник еле удержал его одной рукой. Другою надо было всё время дёргать поросячьи уши: волки еще не решались напасть на сани с человеком. Только поросячий визг мог их заставить забыть страх.
Поросятина — вкусное блюдо. Забудешь про опасность, когда порося визжит тут, прямо у тебя под ухом.
Волки разглядели, что сзади розвальней, подпрыгивая на кочках и ухабах, волочится мешок на длинной верёвке.
Мешок был набит сеном с поросячьим навозом, но волкам-то казалось, что в нём поросёнок: они слышали поросячий визг и чуяли поросячий запах.
Волки решились.
Они выскочили из лесу и кинулись к саням всей стаей — шесть, семь, восемь здоровых зверей.
На открытом поле, вблизи они показались охотнику громадными. Лунный свет обманчив. Он блестит в звериной шерсти, и звери кажутся больше, чем на самом деле.
Передний волк уже настигал подпрыгивающий мешок с сеном.
Взяв ему пониже лопатки, охотник спустил курок.
Передний волк кубарем покатился в снег. Охотник выстрелил из второго ствола по другому, но конь рванул — заряд пропал даром.
Схватив обеими руками вожжи, охотник с трудом удержал коня.
Но волки уже исчезли в лесу. Только один из них остался на месте, в предсмертных судорогах рыл задними ногами снег. Тогда охотник совсем остановил коня. Он оставил ружьё и поросёнка в розвальнях и пошёл подбирать добычу.
Ночью в деревне случилась тревога: прискакал конь охотника один, без седока. В широких розвальнях лежала разряженная двустволка и жалостно хрюкал связанный поросёнок.
Когда рассвело, крестьяне вышли в поле и прочли по следам всё, что было ночью.
А было вот что.
Охотник взвалил себе на плечи убитого волка и пошёл к саням.
Он подошёл уже совсем близко, когда конь почуял запах волка. Конь вздрогнул от страха, рванулся и понёс.
Охотник остался один с убитым волком. С собой у него не было даже ножа, ружьё осталось в розвальнях.
А волки уже оправились от страха. Всей стаей они вышли из лесу и окружили охотника.
Крестьяне нашли на снегу только кости человека и волчьи кости: стая сожрала и своего убитого товарища.
Описанный случай произошёл шестьдесят лет назад. С тех пор больше не слышно, чтобы волки нападали на людей. Волк, если он не бешеный или не ранен, стал бояться человека даже безоружного.
Другой несчастный случай был на медвежьей охоте. Лесник нашёл берлогу. Вызвали из города охотника. Взяли двух лаек, тихонько подошли к снежному сугробу, под которым залёг зверь.
Охотник стал по всем правилам, в сторонке от сугроба. Чело берлоги обращено бывает всегда на восход. Выскочив из-под снега, зверь обычно подаётся в сторону — к югу. Стать надо охотнику так, чтобы стрелять медведю по боку: в сердце.
Лесник зашёл сзади сугроба и спустил собак.
Учуяв зверя, собаки яростно стали кидаться на сугроб.
Вдруг из снега высунулась когтистая чёрная лапа и чуть было не зацепила одну из лаек. Собака с визгом отскочила.
Тогда зверь выметнулся из сугроба, как чёрная глыба земли. Против ожидания, он кинулся не вбок, а прямо на охотника.
Голова медведя была низко опущена и прикрывала собою грудь.
Охотник выстрелил.
Пуля скользнула по крепкому черепу зверя и пошла вбок. Взбешённый сильным ударом в лоб, зверь сшиб охотника с ног и подмял под себя.
Напрасно лайки повисли на звере, вцепившись ему в зад.
Напрасно перепуганный лесник кричал и размахивал ружьём. Стрелять ему всё равно нельзя было: пуля могла угодить в охотника.
Одним движением страшной лапы медведь сгрёб шапку охотника вместе с волосами и кожей.
В следующее мгновение он опрокинулся на бок и с рёвом стал кататься в окровавленном снегу: охотник не растерялся, успел вытащить кинжал и вспорол зверю брюхо.
Охотник остался жив. Шкура медведя висит у него над кроватью. Но на голове охотник всегда теперь носит тёплый платок.
(От нашего специального корреспондента)
Двадцать седьмого января Сысой Сысоич прямо из лесу, не заходя домой, отправился в соседний колхоз —на почту. Дал телеграмму в Ленинград знакомому доктору, охотнику-медвежатнику:
„Нашёл берлогу. Приезжайте".
На следующий день пришла ответная телеграмма:
„Будем втроём первого февраля".
Сысой Сысоич стал каждое утро ходить проверять берлогу. Медведь лежал крепко. На кустиках перед челом берлоги каждый день был свежий иней: до них достигало тёплое дыхание зверя.
Тридцатого января, проверив медведя, Сысой Сысоич встретил одноколхозников Андрея и Сергея. Молодые охотники шли в лес - белковать. Хотел предупредить их, чтобы не ходили в тот остров, где берлога. Но раздумал: парни молодые, любопытные, еще захотят поглядеть берлогу да подшумят зверя. Промолчал.
Тридцать первого утром пришёл — да так и ахнул: берлога разворочена, зверь ушёл! В полуста шагах от берлоги свалена сосна - видно, Сергей с Андреем застрелили на ней белку, белка застряла в ветвях, — вот и свалили дерево. Медведь проснулся и ушёл.
—в другую. Счастье еще, что охотники не заметили медведя за густым ельничком, не погнались за ним.
Не теряя времени, Сысой Сысоич побежал по медвежьему следу.
Вечером следующего дня приехали двое знакомых ленинградцев, доктор и полковник, и с ними третий — важный, рослый гражданин с чёрными и блестящими усами, аккуратно подстриженной бородкой.
Сысой Сысоичу он с первого взгляда не понравился.
„Ишь, гладкий какой,— думал маленький охотник, разглядывая незнакомца. — Кажись, не молоденький, а румянец во всю щёку, и грудь как у петуха. И хоть бы тебе одна сивая прядка в волосах".
Особенно неприятно было Сысой Сысоичу сознаваться перед этим представительным горожанином, что не укараулил зверя, проморгал берлогу. Рассказал: остров, где медведь остановился, найден. Выходного следа нет. Но, конечно, зверь теперь лёг на слуху — на лёжке поверх снега. Теперь его только облавой взять можно.
Важный незнакомец презрительно поморщился при этом сообщении. Ничего не сказал, спросил только, велик ли зверь.
— След большой, — отвечал Сысой Сысоич. — Зверюга не меньше двух центнеров потянет, в том ручаюсь.
Тогда важный сказал, пожимая прямыми, как крест, плечами и не глядя на Сысоя Сысоича:
— Приглашали на берлогу, а придётся облавой. Сумеют ли еще выставить зверя на номера?
Это обидное сомнение больно задело маленького охотника. Однако он промолчал. Только про себя подумал:
„Уж мы-то выставим, а ты гляди, как бы миша с тебя спеси не сбил".
Стали обсуждать план облавы. Сысой Сысоич напомнил, что при таком крупном звере полагается ставить запасного стрелка позади каждого охотника.
Важный резко запротестовал: дескать, кто не уверен в своём выстреле, тому не следует и идти на медведя, и что это еще за няньки на номерах.
„А смелый мужик!" — подумал про себя Сысой Сысоич.
Но тут полковник решительно заявил, что осторожность никогда не мешает, и запасные стрелки не помеха. Доктор присоединился к нему.
Важный презрительно взглянул на них и передёрнул плечами: дескать, пусть по-вашему, если трусите.
Наутро Сысой Сысоич ещё затемно разбудил охотников и пошёл собирать загонщиков.
Когда он вернулся в избу, важный вынимал свои два ружья из лёгких, обитых зелёным бархатом удобных ящичков, вроде тех, в которых носят скрипки. У Сысой Сысоича глаза разгорелись: таких чудных ружей он еще не видывал.
Важный собрал ружья и стал вынимать из ящиков блестящие гильзы с тупыми и остроконечными пулями. При этом он рассказывал доктору и полковнику, какие у него замечательные ружья, какие страшные пули; как он на Кавказе бил кабанов, а на Дальнем Востоке — тигров.
Чуть свет из колхоза двинулся в лес длинный обоз дровней. На передних ехал Сысой Сысоич, потом — сорок человек загонщиков; на последних — приезжие.
За километр от того острова, где залёг медведь, весь обоз остановился. Охотники забрались в землянку — погреться у огонька.
Сысой Сысоич побежал на лыжах проверить зверя и расставить загонщиков.
Всё оказалось в порядке; медведь из оклада не вышел.
Сысой Сысоич расставил кричан с одной стороны острова полукругом, на флангах—крыловых молчунов.
Медвежья облава —не заячья. Кричане на ней не проходят лес неводом; стоят на месте всё время охоты. Молчуны по краям стоят от кричан до стрелковой линии — на случай, если зверь, бросившись от кричан, завернёт вбок. Молчуны не смеют кричать. Если зверь пойдёт на них, они могут только сорвать с себя шапку, махать ею на зверя. Этого достаточно, чтобы медведь подался к стрелковой линии.
Расставив загонщиков, Сысой Сысоич побежал к охотникам. Повёл их на номера.
Номеров было только три, шагов на 25—30 один от другого. В этот узкий проход — всего 100 шагов ширины — маленький охотник должен был выставить медведя.
На первый номер Сысой Сысоич поставил доктора, на третий — полковника, а важного гражданина — на средний, второй номер. Здесь была пята — входной след медведя на остров. Медведь чаще всего уходит с лёжки своей пятой.
Андрей стоял „запасным". Запасной стрелок имеет право стрелять только в том случае, если зверь прорвёт стрелковую линию или бросится на охотника.
Все стрелки были в серых халатах. Шёпотом отдав последние распоряжения: не шуметь, не курить, замереть, когда раздастся гон, и напустить зверя как можно ближе, Сысой Сысоич побежал к загонщикам.
Прошли томительные для охотников полчаса.
Наконец раздался звук охотничьего рога — две протяжные, густые ноты, разом наполнившие заваленный снегом лес, казалось, надолго повисли в студёном воздухе.
— и вдруг сразу заголосили, завопили, заорали кричане, кто во что горазд. Кто гудел басом, кто лаял собакой, кто визжал драной кошкой.
Протрубив сигнал, Сысой Сысоич вместе с Сергеем полетел на лыжах в остров — ершом.
Медвежья облава — не заячья. Кроме кричан и молчунов в ней участвуют ещё ерши. Обязанность ершей — поднять медведя с лёжки и направить его бег на стрелков.
Сысой Сысоич знал по следам: зверь большой. Но когда над ёлочками показался чёрный лохматый горбыль звериной спины, маленький охотник вздрогнул, без памяти выпалил и воздух и в один голос с Сергеем заорал:
— Пошёл, по-шё-ол!
— не заячья. Тут долгие приготовления и очень короткая охота. Но от долгого взволнованного ожидания и от сознания опасности кажется на этой охоте стрелкам минута с час. Натерпишься стоять на номере, пока увидишь зверя или услышишь выстрел соседа и поймёшь, что всё уже кончено без тебя.
Сысой Сысоич кинулся за медведем, тщетно стараясь завернуть его куда надо: догнать медведя невозможно. Там, где человек без лыж на каждом шагу проваливается по пояс и с трудом вытаскивает ногу из снега, медведь идёт, как танк, круша на своём пути кусты и деревца. Идёт, как глиссер — моторная лодка с воздушным винтом, — поднимая по бокам два высоких белых крыла снежной пыли.
Зверь исчез из глаз маленького охотника. Но не прошло и двух минут, как Сысой Сысоич услышал выстрел.
Сысой Сысоич охватил рукой ближнее дерево, чтобы остановить раскатившиеся лыжи.
Конец? Зверь убит?
Сысой Сысоич сломя голову пустился вперёд, к стрелкам.
Он подбежал к среднему номеру в тот момент, когда полковник, Андрей и бледный, как снег, доктор, вцепившись в шкуру медведя, поднимали его с лежащего в снегу третьего охотника.
Случилось вот что.
Медведь пошёл своей пятой — прямо на средний номер. Охотник не выдержал: выстрелил в зверя шагов на шестьдесят, тогда как надо напустить зверя на десять — пятнадцать шагов. При невероятной у такого большого и, казалось бы, неуклюжего зверя быстроте бега только на таком расстоянии можно бить пулей наверняка, в голову ему или в сердце.
Тот, забыв, что в ружье у него есть ещё пуля, что рядом с ним стоит ещё запасное ружьё, растерялся. Он бросил ружьё, обернулся, хотел бежать.
Зверь со всего маху ударил обидчика в спину, вмял его в снег.
Андрей — запасной стрелок — не зевал. Он сунул стволы своего ружьишка прямо в раскрытую пасть зверя и спустил оба курка.
Жалко щёлкнули две осечки.
— третьем — номере, всё это видел. Видел, что смерть грозит соседу и надо стрелять. Знал: если промажет, сам убьёт соседа. Полковник пал на одно колено и ударил медведю в голову.
Громадный зверь вскинулся всем передом, на миг застыл в воздухе — и вдруг тяжело рухнул на лежащего под ним человека.
Пуля полковника, пробив висок, мгновенно умертвила зверя.
Подбежал доктор. Втроём с Андреем и полковником схватились за убитого зверя, чтобы освободить из-под него — живого, мёртвого ли — охотника.
В эту минуту подоспел Сысой Сысоич и бросился помогать.
Его доставили на санях в колхоз. Там он немного отошёл, забрал с собой шкуру медведя и, как его ни уговаривал доктор остаться переночевать, отдохнуть перед дорогой, уехал на станцию.
— Н-да, — задумчиво прибавил Сысой Сысоич, рассказав про этот случай. — В одном промашку мы дали: не надо было шкуру ему давать. Хвастает теперь, поди, в гостиных, что ухлопал нашего медведя. Зверюга-то без малого все три центнера вытянул... Страшилище.
— Каким зверям холодней — большим или маленьким ?
2. — Тощим или жирным ложится медведь в берлогу ?
3. — Что значит — „волка ноги кормят" ?
4. — Почему заготовленные зимой дрова ценятся больше заготовленных летом ?
5. — Как по пню срубленного дерева узнать, сколько было этому дереву лет?
—- Отчего все кошки (домашняя, дикая, рысь) гораздо чистоплотнее собак (волков, лисиц) ?
7. — Почему зимой многие звери и птицы покидают лес и жмутся к человеческому жилью?
8. — Все ли грачи улетают от нас на зиму?
9. — Что ест зимой жаба ?
10. —Каких зверей зовут „шатунами" ?
— Куда на зиму исчезают летучие мыши ?
12. — Все ли зайцы белы зимой?
13. — У каких птиц самки больше и сильней самцов ?
14. — Почему тушка мёртвого клеста даже и в тепле долго не разлагается?
15. — Стоит Ермак, на нём колпак: ни шит, ни бран, ни поярковый.
— Я как песчинка мал, а землю покрываю.
17. — Шарики-барики под стол катятся, в руки не даются.
18. — Летом гуляет, зимой отдыхает.
19. — Сквозь быка, сквозь барана свинья лён волочит.
20. — Пошёл мужик с тяв-тяв на ряв-ряв; задавил бы мужика ряв-ряв, кабы не тяв-тяв.
—Сидела красна девица в тёмной темнице, —коса на улице.
22. — Сидела бабка на грядках — вся в заплатках.
23. — Не шит, не кроен, весь в рубцах; без счёту одёжек и все без застёжек.
24. — Кругла, да не луна; зелена, да не дубрава; с хвостиком, да не мышь.
ПОМНИ О БЕСПРИЮТНЫХ И ГОЛОДАЮЩИХ
В Месяц Лютого Голода, гибельных метелей и буранов помни, помни о своих маленьких, слабых друзьях — птицах.
Каждый день доставляй продукты в птичьи столовки (см. объявления в № 9 и 10).
Устраивай маленьким птицам ночлежки: скворечни, синичники, дуплянки (см. объявления в № 1 и 2).
Сбор пожертвований в пользу голодающих птиц организуй среди своих товарищей и знакомых.
Кто даст зерна, кто — сальца, кто —ягод, кто -- хлебных крошек, а у кого и муравьиные яйца найдутся.
Много ли мелким пташкам надо?
И сколько их ты спасешь от голодной смерти!
— „Суд-маскарад".—Дело по обвинению в расхищении шишечных народных богатств.—Дело по обвинению в угрызении лесов.—Дело по обвинению в убийстве пятерых. — Заключительная речь главного судьи.
На двери помещения Клуба Колумбов висело большое раскрашенное объявление:
ВХОД ПО БИЛЕТАМ КЛУБА КОЛУМБОВ
В назначенный час сюда собрались все члены Клуба Колумбов и многие приглашённые из числа читателей „Лесной газеты", почти все в костюмах и масках разных зверей и птиц. Они заполнили все свободные места для зрителей.
Позади судейского стола стояли три глубокие кресла—пока пустые. Над средним из них плакатик:
над крайними плакатики поменьше:
ЛЕСОВОД ЧЛЕН СУДА
ДЕНДРОЛОГ ЧЛЕН СУДА
Слева за столом на стене над стулом значилось: ПРОТОКОЛИСТ. Справа — ДОКЛАДЧИК. За докладчиком — стулья ЗАЩИТЫ, за протоколистом — кресло ОБВИНЕНИЯ. Скамья подсудимых стояла впереди судейского стола, почти в публике. По бокам её сидели маски: остроухая Лайка и красный Сеттер. Вдруг они вскочили и прокричали:
— Встать! Суд идёт!
Все встали. В комнату вошли и расселись по креслам трое пожилых учёных. К председательскому креслу подошёл главный судья — хорошо всем известный сотрудник „Лесной газеты"— доктор биологических наук Иванов. Остальные два судейских кресла заняли два бородача — дендролог и лесовод. Главный судья объявил:
— Обвинитель — главный прокурор П. X. Реньо-Карб. — Главный судья опустился в кресло.
Си, Лав и Анд — все трое без масок — скромно заняли стулья Защиты. Обвинитель ворвался в зал суда с полными руками: связкой железных капканов и деревянных ловушек-поставушек, с двустволкой за плечами и торчащей из кармана рогаткой. Он свалил капканы и ловушки грудой на пол, повернулся к судьям, сказал: „Я только что из лесу!" — что должно было — так поняли в публике — объяснить появление в комнате отобранных им, надо полагать, в лесу у кого-то „вещественных доказательств". Положил на капканы ружьё и бросился в кресло. Тут судья объявил:
— Первым слушается дело по обвинению белки, пёстрого дятла и клеста-еловика в расхищении природных богатств, а именно: семенных фондов сосен и елей в шишках. Обвиняет П. X. Реньо-Карб. Стража, введите обвиняемых.
и красно-оранжевого клеста с замысловато перекрещенным носом. И тогда вскакивает прокурор:
— Граждане судьи, товарищи! Взгляните на этих правонарушителей, на этих поразительных паразитов, тысячами килограммов зиму и лето расхищающих природное народное достояние! Все трое обвиняемых пойманы мною с поличным на месте преступления. Все они — кто зубами, кто носом — срывали с живых елей и сосен шишки, выковыривали из них семена и нагло глотали их. Белка вскрывала шишки посредством своих острых, как стамесочки, резцов, дятел — крепким, как долото, носом, а клёст — специальным инструментом вроде замысловатой воровской отмычки.
Белка обгрызала даже большие еловые шишки целиком, оставляла одни стерженьки.
Дятел устроил себе специальную мастерскую или кузню, вставлял в станок шишку и, обработав её своим долотом, сбрасывал её на землю, чтобы приняться за новую.
А клёст — тот сплошь и рядом ковырнёт одну, другую чешуйку, съест два — три семечка — да и отстрижёт шишку от ветки как ножницами, — бросает на землю. А это в моральном отношении ещё хуже: уж использовать, так до конца, а не разбрасывать казённое... это, как его! — народное имущество где ни попадя! Клесты круглый год по хвойным лесам, лето и зиму, обдирают с деревьев шишки. Дятлы и белки отлично могли бы питаться сухими соснами и елями, — на сколько бы им одного дерева хватило! — так нет! — семенами питаются, лесных младенцев пожирают, злодеи!
— гордости нашего горячо любимого отечества, — обвинение требует присудить всех белок, клестов и дятлов к высшей мере наказания—отстрелу!
По залу прошёл испуганный, приглушённый шёпот.
Вскочила художница Сигрид, подняла руку, спрашивая судей:
— Разрешите?
Судьи кивнули.
— Товарищи! — горячо обращается Си к маскам. — Это ужасно! Ужасно! Я ушам своим не верю. Что такое наговорил тут Пэ Ха Реньо-Карб об этих туземчиках нашей „Земли Неведомой"? Всех их расстрелять? А кого же любить останется? Вы только взгляните, какая красоточка белка, как она мила, как грациозна во всех своих движениях! „Рыжих матросиков вижу хвосты!" И эту красотку в серебристо-серой беличьей шубке — расстрелять? И этого чудесного малиново-оранжевого, с таким смешным носишком, попугайчика — клеста? И этого — будто выскочившего из сказок — маленького крылатого носатика в чёрно-красной шапочке и розовых шароварах,— этого дятлика? С ума сойти! Да разве повернётся у кого-нибудь язык осудить на смерть этих милых красавчиков только за то, что они съели несколько шишечных семечек? Поднимется у кого-нибудь рука застрелить их из ружья?
— Стой,—я скажу! — попросил Лав.
Си села. Взволнованным голосом поэт читает:
— Белочка, клёст и дятел —
Дети могучих лесов.
Против них столько слов.
Люди в младенчестве тоже
Мамок своих сосут.
Что же, он их, может,
Кто любит птиц и зверей, —видит в них малых детей. А Пэ Ха Реньо-Карб ненавидит их, хочет видеть в каждом из них только преступников. Реньо-Карб не имеет права осуждать их. Я всё сказал.
Саркастически улыбаясь, чёрный прокурор бросил с места раньше, чем судья успел его остановить:
-— Конечно, если смотреть, какой хорошенький да миленький...
Но тут встаёт Анд, спокойный как гора и говорит:
— Прошу слова.
Обращается с вопросом к обвинителю:
— Скажите, а не вас ли встретила сия гражданочка, — и Анд указал на девочку, наряженную Сорокой, — в лесу 15 июля сего года с ружьём и ловушками?
— Так точно! — презрительно улыбаясь и не вставая чеканит Реньо-Карб. — Встретила с ружьём и ловушками, могла слышать, как я стрелял и видеть, как я, находясь при исполнении служебных обязанностей, изловил ныне посаженных на скамью подсудимых преступников. Что ж, может, вы желаете попросить Суд привлечь в качестве свидетеля сию Сороку, — известную всем чекотуху и сплетницу?
— А в этом уже нет надобности, — всё так же спокойно говорит Анд, — поскольку вы чистосердечно признались сами.— И он поворачивается к судьям.
— Граждане судьи! Как уже правильно отметил тут мой коллега по защите Лав, клесты, дятлы и белки не могут быть обвинены в том, что они пользуются дарами леса, по той простой причине, что сами они являются детьми леса. Прикиньте, какая тьма семечек ежегодно зря выбрасывается елями и соснами буквально „на ветер",— они сгнивают потом в неподходящей земле, — и вам станет ясно, какая ничтожная часть этой „тьмы" попадает в желудки всех лесных птиц и зверей, вместе взятых.
Что и говорить, высокую мораль проповедует обвинитель: такой-сякой клёст неэкономно расходует государственные шишки, не все семечки из них выбирает, неполную шишку бросает. Поклониться бы в ножки надо за это клесту: ведь сбрасывая на землю почти целые шишки, он зимой — в самое голодное время — подкармливает ценнейшего нашего зверька, — всё ту же белку, шкурка которой составляет основу нашего пушного промысла и даёт ежегодно миллионы рублей золотом. Зимой белке очень трудно бывает доставать шишки с обледенелых, скользких и покрытых снегом веток сосен и елей. Она подбирает сброшенные клестами шишки и доедает их внизу, на каком-нибудь пенёчке.
Наконец — дятел. Наш поэт сказал, что надо любить животных, — тогда только можно вынести над ними правильный приговор. Я бы прибавил: и любить и знать! Правда, есть такой пёстрый дятел, который срывает шишки с деревьев, торкает их в свой пень-станок и раздалбливает крепким, как долото носом. Но на скамью подсудимых посажен здесь совсем не тот пёстрый дятел. У этого сравнительно слабый нос, и шишек он никогда не долбит. У того пёстрого дятла на крыльях белые блямбы, спина чёрная и штаны красные. А это житель лиственных лесов — белоспинный пёстрый дятел. У него, — штанишки розовые, крылья чёрные, а спина белая, и, если сравнить какую громадную, незаменимую пользу приносит каждый дятел, а особенно черноспинный, так называемый большой, пёстрый, выстукивая, как настоящий врач, больные деревья, раздалбливая своим крепким носом твёрдую древесину и доставая из них личинок подкорышей, — то просто смехотворно станет обвинение дятлов в расхищении лесных богатств.
Анд кланяется судьям и, улыбаясь, садится на свое место.
Обвинитель, сидевший как на иголках во время неторопливой речи Анда, теперь едва дождался, пока судьи дадут ему слово.
— К вам взываю, граждане судьи! Нельзя же отрицать очевидное! Вся тройка губит ценнейшие породы деревьев. Прошу помнить, что сосны идут на постройку домов, на мачты, на бумагу, а ель — самое музыкальное дерево в мире: из неё делают скрипки! Позором покроет себя тот, кто будет защищать этих преступников. Я кончил.
— Суд удаляется на совещание, — сказал, вставая, главный судья.
Пока судьи советовались, в зале стоял страшный шум. Одни кричали:— Засудят! — Другие: — Не дадим! — Третьи: — Не ты решаешь! Специалисты. — Четвёртые: — Откуда взялся этот чёрный? Кто он?
Суд вошёл, — и наступила тишина.
Главный судья д. б. н. Иванов, стоя, объявил приговор.
— Заслушав дело Белки, Клеста и Дятла по обвинению их в преступлении против Родины, а именно — в расхищении ими семенных запасов хвойного леса — и обсудив доводы сторон — обвинения и защиты — биосуд в составе трёх учёных специалистов ПОСТАНОВИЛ:
за отсутствием состава преступления Белку, Клеста и Дятла освободить и в иске обвинению полностью отказать.
Судьи садятся, и зал утихает.
— Слушается дело по обвинению Лесной Мыши и Рыжей Полёвки в угрызении лесов всех пород.
Поднялся обвинитель.
— Граждане судьи! Эти хорошенькие мышки, ... подчёркиваю: хо-ро-шенькие! — повторил он с вызовом, глядя на защиту, — принадлежат к семейству самых вредных в мире грызунов. Летом они питаются семенами растений, чем приносят неисчислимый вред лесам всех пород. На зиму делают себе в норах громадные запасы зерна, набивая им свои подземные кладовые. Во всём мире известен чудовищный вред, приносимый угрызением лесов, полей и даже человеческих жилищ этими прелестными грызунчиками. И нет никакого смысла нашим милым, любвеобильным девочкам и мальчикам выступать здесь в защиту их, несмотря на то, что у мышки хвостик длинный, а у полёвки — короткий: мыши и есть мыши! Они грызут.
Призываю в свидетели этому моему утверждению... весь зал! Прошу по очереди вызывать все присутствующие маски.
Все поднялись и с явной неохотой стали подходить к судейскому столу. Докладчик устанавливал очередь, приглашая всех:
— В хвост! В хвост! — Каждый подходил к судьям и произносил:
— Я близко знаком с мышами и полёвками. Свидетельствую; что они едят зёрна.
— А ты-то, Миша, чего сюда затесался?
А он ответил, стыдливо прикрыв глаза лапой:
— Тоже ведь бывает: выцарапаешь мыша из-под колоды. Знаком я с ними... .
Дальше шли птицы: сорока, ворона, сарыч-мышатник, два соколка: кобчик и пустельга, ушастая лесная сова, серая неясыть, ястребиный сирин, сыч мохноногий, сычик-воробей.
— Итак,— с торжеством сказал П. X. Реньо-Карб, — во всём зале суда не осталось ни одной маски, которая посмела бы утверждать, что лесные мыши и полёвки не едят зёрен и тем не наносят страшнейшего урона нашим отечественным лесам. Вывод ясен! Требую вынесения постановления об уничтожении обвиняемых всеми средствами, как то: заливание в норах, закладывание в них различных ядов, капканчики, мышедавки, мышеловки, устройство волчьих ям для мышей и полёвок. Вот и всё!
Трое защитников смущённо переглянулись и... не попросили слова. Только Лав твёрдо сказал с места:
— Остаюсь при прежнем своём мнении. — При полном смущённом и грустном молчании всех масок судьи удалились на совещание.
Долго они не возвращались. Но вот судьи заняли свои места.
— Заслушав дело по обвинению Мыши Лесной и Полёвки Рыжей и подробно обсудив обвинения вышеупомянутых грызунов в угрызении лесов всех пород и тем самым нанесении непоправимого лесам ущерба, биосуд в составе трёх учёных специалистов постановил: на основании последних работ учёных признать деятельность Лесной Мыши и Рыжей Полёвки в условиях леса скорей полезной, чем вредной.
никогда бы не пробиться маленьким, слабым росткам деревьев: травы душили бы их сразу, лишь только они выглянут из земли. Но тут на помощь им приходят вышеупомянутые грызуны: поедая семена трав, они сильно разрежают травяной покров леса — и таким образом дают возможность выбиться на свет новорождённым росткам всех пород. Не будь этих маленьких грызунов — все наши леса погибли бы.
Биосуд постановил: в полном уничтожении лесных мышей и полёвок категорически отказать. Лесную Мышь и Рыжую Полёвку в правах лесного гражданства восстановить и выпустить на свободу. Длинный, но далеко ещё не полный хвост слишком близко знакомых с ними зверей и птиц, недавно выстроившийся здесь перед нами, убедительно свидетельствует, что у мышей и полёвок бесчисленное количество врагов, — какое бесконечное количество их поедают звери и птицы! И если человек не хочет совсем уничтожить этих полезных для леса грызунов, — а с ними и самый лес, — то и ему записываться в истребители этих видов мышевидных ни в коем случае не следует.
Главный судья поклонился и сел, а зал грохнул неистовыми аплодисментами.
На скамье подсудимых теперь сидел большой серый Ястреб, смертельный враг всей лесной дичи, — Ястреб Тетеревятник.
В публике перешёптывались:
— ... Этого не жаль!
А судья читал:
— 17 июля гражданин П. X. Реньо-Карб случайно поднял в лесу на моховом болоте выводок белых куропаток. Молодые куропатки были в это время ростом уже в три четверти матки и давно стали на крыло. Не успел выводок долететь до леса, — вдруг, как молния, метнулся на куропаток с опушки Ястреб. Случайно у охотника оказались разряженными оба ствола его дробовика, — и Ястреб, на глазах у обвинителя, скогтил куропатчонка и унёс в лес раньше, чем охотник успел перезарядить свою двустволку.
На следующий день на этом же болоте Ястреб Тетеревятник на глазах того же Реньо-Карба взял двух куропаток-подранков и молодого тетерева с перебитым крылом.
Но тягчайшее преступление было совершено этим убийцей ещё в начале лета, когда обвинитель нашёл в лесу выводок из шести крошечных — ещё в жёлтеньком пуху — глухарят. Случившаяся при детях мать-глухарка стала „отводить" охотника, — как они это всегда делают, — от притаившихся в папоротнике птенчиков. Она слетела на землю и тащилась по ней с опущенными крыльями, представляясь раненой. Запустив в неё палкой, охотник поднял её на крыло, — а притаившийся на дереве тетеревятник воспользовался глупостью глухарки, прикидывавшейся, что не может летать, кинулся на неё и скогтил за спину. Так все шесть глухарят и пропали без матери.
— Дело настолько ясно, что я отказываюсь от обвинения.
Один за другим вставали защитники — их было по-прежнему трое, но Анда сменил в этом деле, касавшемся дичи, охотник Колк, — и отказывались от защиты подсудимого. Только Колк встал и сказал:
— Я очень прошу граждан судей вспомнить, что поведал нам всем Сергей Александрович Бутурлин о белых куропатках и тетеревятниках в Норвегии.
Главный судья, д. б. н. Иванов, молча кивнул ему головой; судьи встали и покинули зал.
— До объявления приговора по делу Ястреба Тетеревятника, обвиняемог ову бийстве пятерых, Суд постановил выразить благодарность охотнику, а в настоящем деле — члену коллегии защитников Николаю, в краткоречьи — Колк'у. Без его реплики, содержавшей чрезвычайно ценное для Суда напоминание, мы — трое судей, — и сейчас, надо полагать, всё ещё совещались бы, недоумевая, к какому же нам прийти выводу.
Позвольте довести до вашего сведения, о чём напомнил нам охотник Колк. Замечу в скобках: все охотники чрезвычайно ненавидят Ястреба Тетеревятника, ибо этот страшный хищник является, так сказать, специалистом по истреблению боровой дичи, особо ценимой охотниками.
Охотник Колк нашёл в себе мужество упомянуть в критический для подсудимого момент рассказ замечательного нашего орнитолога Сергея Александровича Бутурлина о том, что случилось с белыми куропатками в Норвегии — стране, соседней с нашей.
Бутурлин рассказал нам вот что.
— подсобный промысел местного населения. Единственный серьёзный враг куропаток в тех местах — ястреб-тетеревятник: в его когтях гибнет немало их, особенно молодых. Вот норвежцы и уничтожили у себя всех тетеревятников. А через несколько лет им пришлось ввозить от нас этих ястребов: исчез хищник — быстро начала исчезать и его жертва!
На первый взгляд — абсурд, нелепость. Присмотришься — нет, это закономерность.
Естественно, что хищник вылавливает всех слабых и больных куропаток. Сильную, энергичную в полёте, внимательную куропатку ястребу скогтить трудно. Хилую, неосторожную —очень просто. Вот и получилось, что когда не стало ястребов, некому стало отлавливать больных да хилых куропаток, — среди них стали распространяться болезни и род их быстро пришёл в упадок. Видно, как говорится, „на то и щука в море, чтобы карась не дремал".
На этом основании биосуд из трёх специалистов постановил:
— Первое: ни смертному приговору, ни оправданию Ястреб Тете ревятник не подлежит.
— Второе: П. X. Реньо-Карб — обвинитель — подлежит немедленному заключению под стражу и привлечению к строжайшей ответственности по обвинению в преступном расхищении естественных богатств страны.
Столь неожиданный поворот дела заставил всех присутствующих широко разинуть рты. Сразу никто не мог понять, что случилось.
Неожиданным смятением мгновенно воспользовался обвинитель: высокая чёрная фигура его мелькнула по направлению к выходу. Сеттер и Лайка, выпустив Ястреба, метнулись было за беглецом, но поздно, он крикнул: „Не пойман —не вор!" — захлопнул дверь у них перед носом и исчез.
Все в зале опомнились только тогда, когда опять раздался спокойный голос Главного судьи:
— Граждане, не волнуйтесь. Этот весь в чёрном и в чёрной полумаске, всех обвинявший и сам больше всех виноватый, не уйдет от нас, не скроется. Заметили вы, как он сам себя выдал с головой?
— в разгаре лета, когда никому не разрешается охотиться или ловить зверей и птиц, — находился в лесу с ружьём и ловушками. Он берётся судить птиц, обвиняет их во всех смертных грехах, а сам не различает даже двух разных пёстрых дятлов. Он слыхал, что „мыши вредны", и не дал себе труда разобраться даже в том, какие мыши, где, в каких условиях. Почему-то у него „случайно" оказались разряженными оба ствола его двустволки после того, как он поднял — заметьте: 17 июля, когда охота запрещена, — поднял выводок белых куропаток на моховом болоте, а на следующий день он подарил ястребу молодого тетерева с перебитым крылом и двух подранков-куропаток. Наконец, он сам признался, что пытался убить палкой глухарку-мать, „отводившую" от малых своих глухарят.
Пора разоблачить этого чёрного, плохого человека, раскрыть его псевдоним — имя, за которым он спрятался. Подобно тому, как три буквы над моим креслом: Д. Б. Н. означают три слова: „доктор биологических наук" — так две буквы перед его фамилией: П. X. означают: „плохой хозяин", а двойная его фамилия: Реньо-Карб, есть не что иное, как перевёрнутое слово „браконьер"! Он и есть самый мерзкий, самый страшный наш враг, самый тупой и упорный вредитель народного хозяйства, хотя и прикидывается ретивым его защитником.
Прав поэт! Расширив первую строку его стихотворения, смело можно сказать:
— Хищник, грызун и дятел —
Дети могучих лесов.
Против них столько слов!
Лес — отец, и все лесные растения и животные — его дети. Все они находятся между собой в сложнейших и тончайших взаимоотношениях. Тронь одного — скажется на всех. Как в лёгкой постройке карточного дома: только тронь одну карту — мгновенно нарушится равновесие, и вся красота разрушится. Любовь к лесу, любовь ко всем его детям помогает узнавать хитрые их взаимоотношения и постигать сложные законы жизни леса. Кто не любит, тот не знает. Браконьер не любит детей леса и не знает их. Он равнодушен. Значит, хуже, чем зол. Ни один зверь не в состоянии так навредить лесу, как браконьер.
Приговор биосуда: браконьера — на скамью подсудимых!