Глава II
НАЧАЛОСЬ
Лето перевалило уже за половину, когда над городом действительно стряслась беда.
Началось с базара.
Раз вечером беспризорники по привычке собрались у весов. Пришла и Тайка. Долго ждали Садрейку. Взошла уже луна, а его все не было. Наконец из мглистой тьмы показалась его сухая, перехваченная ремнем фигура. Он шел через площадь, шатаясь. Лицо у него было совсем белое. Садрейка подошел к весам и молча опустился на землю. На вопросы он не отвечал и скоро заснул.
Ребята сбились в тесный кружок и начали свои рассказы под Садрейкин храп. Вдруг храп оборвался, Садрейка вскрикнул и вскочил на ноги. Глаза его горели. Отбиваясь руками и ногами, он кому-то кричал:
— Джок! Джок! Сгинь! — хотя никого рядом с ним не было.
Припадок длился несколько минут, и ребята порядком струхнули.
Наконец Садрейка снова повалился на землю. Он очнулся и тихим голосом стал жаловаться, что ему снятся страшные сны, что кто-то и сейчас давит ему на грудь. Он глубоко и трудно вбирал в себя воздух и порывисто, толчками выпускал его из себя и вдруг вскрикивал раз, и два, и три.
Ребята не решались подойти к нему; боялись и расходиться по своим логовам.
Через час Садрейка попросил пить. Тайка сбегала на речку с кружкой. Садрейка набрал полный рот воды и хотел глотнуть, но судорога пробежала у него по лицу, глаза выкатились. Он поспешно выплюнул воду и оттолкнул от себя кружку. У него опять начался припадок. Придя в себя, Садрейка горько расплакался и стал просить сходить за бабкой Секлетеей.
Побежали за бабкой. Она пришла, ругаясь.
Тайка видела ее в первый раз. Бабка Секлетея оказалась низенькой, сгорбленной старухой. На ней был черный платок, покрывавший ее с головы до ног. Все лицо избороздили морщины, толстый, бурый нос качался на нем, как курдюк , и блестели пьяные глазки.
Знахарка присела у голых до колен, исцарапанных и грязных ног Садрейки и велела принести ей ковш воды. Когда Тайка протянула ковш, старуха схватила ее за руку и начала бормотать. Тайка стояла ни жива ни мертва. Она слышала каждое слово колдуньи. Слова эти были непонятны и страшны.
— На море, на окияне, на острове на Буяне, — бормотала старуха, — стоит крута гора Сион-Матушка, на крутой горе растет дуб-стародуб, под тем дубом-стародубом лежит цепь железная, обвита вокруг дуба, к этой цепи привязан старый бес, собака. Ой ты, собака, старый бес, унимай свой лютый гнев, свою ярость, свой кусачий зуб! Если кусишь раба божия Садрейку в белое тело, пустишь свою черную слинь в горячую кровь, то сам и уймешь, всякую болезнь выгонишь, а ежели не уймешь своего кусачего зуба, то приду к тебе я, раба божия Секлетея, с жезлом стальным, с билом железным изгоню...
Старуха не успела докончить: Садрейка ногой вышиб у ней из рук ковш, закричал и забился в судорогах.
Бабка проворно отскочила.
— Силен бес, силен! — заговорила она, сама, видно, жестоко перетрусив, и, крестясь и отплевываясь, стала пятиться в темноту.
Никто не решился ее остановить, спросить, как быть с больным. Под утро ребята, больше всего боявшиеся, что Садрейку увидят милиционеры, решили спрятать его с глаз. Они перетащили больного в избу с провалившейся крышей. Дверь снаружи приперли колом. По двое и по трое дежурили около избы и поглядывали в щелки.
Весь следующий день Садрейка был в диком возбуждении. Он без умолку говорил о чертях, колдуньях, волках и собаках, поминутно просил пить, но с ужасом отталкивал от себя кружку, задыхался и вскрикивал. Тайке казалось, что уж там, в избе, теперь не человек, а зверь или бес. К вечеру речь его стала совсем бессвязной, отрывистой, голос хриплым. Он кидался на стены, падал, скреб землю ногтями, рвал на себе рубаху и царапал тело. Кровавая слюна бежала у него изо рта, глаза стали неподвижны, он выл и щелкал зубами.
Наконец Садрейка свалился на пол и остался лежать без движения, изредка лишь вздрагивая, бормоча и вскрикивая. Еще через полчаса он затих совсем.
* * *
Не прошло и месяца со дня гибели Садрейки, как вся жизнь вокруг Тайки изменилась.
Мирный городок стал неузнаваем. Двери во всех домах закрылись, улицы опустели. Детей совсем не было видно. Взрослые ходили с палками, поминутно оглядываясь.
Базар превратился в пустыню, лавки стояли заколоченные.
Карабаш неожиданно куда-то исчез вместе с овчаркой и ее щенками.
Снова голодная, Тайка бродила по городу, выпрашивая милостыню. Часто теперь ей приходилось помогать забивать дыры в заборах, заваливать собачьи лазейки. За это давали ей кусочки хлеба.
Странные разговоры слышала Тайка в эти дни, странные видела картины.
Приезжие крестьяне прямо на улицах продавали с телег овощи, мясо, крупу. Около телег кучками собирались хозяйки. Но стоило только поблизости тявкнуть собачонке, как женщины с криком разбегались по домам.
— Ну, как? — с тревогой спрашивал сосед у соседа через плетень. — Ничего не чувствуете?
— Ничего будто. Доктор говорит: вовремя захватили. Свинья вот у меня чего-то...
— Убейте, сейчас же убейте!
— Да может, обойдется. Нельзя же так, не разобравши.
— Не желаете? Сегодня же заявлю на вас!
— Ах, так! Тогда я на вашу корову заявлю!
И соседи, всю жизнь прожившие в мире, ссорились.
С утра до ночи по улицам разъезжали телеги с большими железными клетками. В клетках бились, выли, грызлись друг с другом всевозможных пород собаки. Каждую такую телегу сопровождало двое здоровых парней, вооруженных длинными железными щипцами и палками.
Бродячие собаки при виде их разбегались. Собачары, оставив клетку посреди дороги, бросались за ними. Загнав пса в тупик, они хватали его щипцами за горло, за ногу, за что попало, волокли к телеге и кидали в клетку. Когда клетка наполнялась, собак везли за город —- и там убивали.
Собак в городе было множество, и им была объявлена беспощадная война.
Тайке чудилось: нечистая сила носилась по городу, превращает дома в крепости, улицы в поле битвы, сеет страх и вражду среди людей. Тайке всюду мерещились бесы.
Кругом только и говорили о бешенстве. Все в городе знали теперь, что пробежавший по главной улице волк был бешеным. Он искусал много собак. От его ядовитой слюны, попавшей в кровь, заболевали собаки. Они кидались на людей, на собак, кошек и других животных и заражали их страшным ядом бешенства.
Врачи проглядели опасность, не приняли вовремя мер. Уже взбесилось и умерло несколько человек. Взбесилось много собак, несколько свиней, кошек, коров и лошадей.
Были изданы строгие приказы: всем укушенным людям являться на прививку; всех подозрительных животных доставлять в лечебницы. Врачи исследовали там кровь животных и, если находили болезнь, сейчас же убивали их. А из центра пришло распоряжение немедленно уничтожить всех бродячих собак в городе.
«Лучше сидеть в детдоме, — рассуждала она, — чем каждую минуту рисковать встретиться с бешеным животным».
облавы на собак. Он, верно, бродит теперь где-нибудь на окраине. Попадешь в детдом — и уже никогда больше не увидишь его и маленького черноголового щенка.
И Тайка решила во что бы то ни стало разыскать своих пропавших друзей.