• Приглашаем посетить наш сайт
    Пастернак (pasternak.niv.ru)
  • Двойная весна (Нечаянные встречи).

    Двойная весна.

    Из цикла рассказов "Нечаянные встречи."

    Зимой в Ленинграде моим глазам и ушам работы мало. Но вот замечаю: на крыше подрались воробьи. И сразу удваивается мое внимание ко всему окружающему: ведь первая потасовка воробьев — это первый намек на весну. Вот будут еще и еще сигналы. Каждый новый птичий голос весной — подарок. И какое наслаждение отмечать эти новые голоса, пока они не слились в огромный общий хор — апофеоз природе и солнцу!

    Положено и человеку радоваться весне. Но часто при этом думаешь: много ли еще таких радостных встреч предстоит тебе в жизни?

    И раз мне пришла в голову лукавая мысль:

    «А почему бы не вырвать у жизни хотя бы одну лишнюю весну? Ведь родина моя так велика. Ежегодно в разных концах ее бывает много разных весен.

    Съезжу-ка на Кавказ. Конец февраля. Там как раз начинается весна. Южная весна коротка. Успею встретить ее и вернуться. Тут встречу вторую в году — нашу неторопливую северную весну».

    Даже краска прилила к лицу, — точно задумал обмануть судьбу.

    Как раз у меня и возможность была съездить куда-нибудь — отдохнуть между двумя работами.

    Беру билет на поезд до Туапсе и через три дня, проснувшись утром, вижу: весна!

    В Туапсе на улицах припекало, кой-где была уже пыль, хотя горы кругом сверкали снегом. В садах громко пинькали лиловогрудые красавцы-зяблики.

    Сразу видно, что они только что прибыли сюда: ни одной самочки в их холостяцких стаях. Более сильные, самцы удрали вперед. Самочки прибудут позже.

    Еще только первое марта, но я опаздываю. Скорей, скорей, вперед!

    И вот прекрасный теплоход «Абхазия» уже развертывает передо мной неторопливо-величественную панораму Кавказского побережья и бесконечный простор моря.

    Последняя ниточка, связывающая меня с родным севером, рвется. Я в другой стороне — прекрасной, желанной, но не родной.

    На молу сидят, наподобие прусских орлов, подняв и растопырив крылья, большие черные птицы. Невиданные у нас птицы — бакланы. Смешные звери выскакивают из волн и падают назад в море. Таких не увидишь даже в ленинградском и московском зоопарках: дельфины. И даже чайки, бело-розовой стаей провожающие теплоход, — не наши чайки: розовогрудые с красными носами и лапками — морские голубки.

    Идет, идет теплоход, винтом отсчитывая время и пространство.

    Вот уже Гагры.

    Внушительная картина! Огромные горы. В расщелинах — завалы тяжелых мутных туч. На вершине — дикие, засыпанные снегом леса, пихтач — словно настоящая сибирская тайга. А на узкой полоске берега игрушечные красивые домики-ульи и перед ними — пальмы, кипарисы, эвкалипты.

    Сухуми.

    Стоит однажды побывать в этом милом городке — и уж будет, непременно будет тянуть побывать в нем еще раз.

    Когда-то осенью я был в Сухуми. И, конечно, у меня, как и у всякого, кто здесь хоть немного пожил, остались друзья среди приветливого и гостеприимного местного населения.

    Меня потянуло к ним. Я сошел в Сухуми.

    Какая же может быть весна, когда не было зимы?

    На улицах жарко. Пальто ни к чему.

    Съездил в Алексеевское ущелье, побывал в саду ВИРа[39]. Всюду поют черные дрозды. Только вообразить себе эту блестяще-черную с золотым носом птицу в нашем северном лесу на белой березе!

    И уже совсем ряженым кажется изумрудно-коричнево-голубой зимородок, сидящий на кусте над горным ручьем.

    Каждый день прибывают стаи новых птиц и устраиваются здесь хозяйственно: они уже дома.

    Зябличихи тоже тут. Вот-вот мужские и женские стайки распадутся, разобьются на парочки.

    И вдруг — неожиданно — снег.

    Самый настоящий северный снег. И холод. И вьюга.

    Классическое «старожилы не запомнят»! Такой вдруг снег, такой неожиданный здесь холод в марте!

    Снег не тает и на другой день. И вот в ресторане «Рица» появляется новое блюдо: жареные вальдшнепы.

    И на третий день — снег и вальдшнепы.

    Не узнаю города: слоновые ноги пальм стоят прямо в снегу. Отягощенные снегом, никнут к самой земле громадные листья бананов. На ободранных ветвях эвкалиптов — это австралийское дерево, как змея, ежегодно меняет кожу, — на австралийских деревьях сидят мокрые от снега вороны и простуженно каркают.

    Ватага ребятишек, вооруженная палками, направляется в гору. Иду за ними.

    Нам встречаются охотники, обвешанные вязанками битых вальдшнепов.

    Вот поди же! А ведь у нас на севере эта чудесная сумеречная птица с большими трагическими глазами — желанная и. всегда очень немногочисленная добыча охотников. Она улетает от нас с первой порошей. Здесь она живет зимой на склонах гор в буковых и других широколиственных лесах. Ей нужно глубоко в мягкую землю втыкать свой длинный клюв, чтобы нащупать им съедобную живность. Снег для нее — смерть.

    Мальчишки бьют их палками.

    Мне удалось спасти только одного вальдшнепа. Он не мог взлететь. Я схватил его руками. Рассматривая его, заметил, что на левой ноге вместо среднего, самого длинного пальца, у него культяпочка. Это тронуло меня.

    Принес к себе. Пустил в садик. Тут снег уж почти весь сошел.

    Вальдшнеп прожил в садике три дня. Потом — ночью — улетел.

    Только сошел снег — и в Сухуми сразу настало лето.

    Здешние зяблики уже разбились на пары и свили гнезда. Весна кончилась.

    Пора мне назад домой.

    В Ленинграде еще бушевала волчья вьюга.

    В деревню я выбрался только в конце апреля. Пригласил с собой приятеля-южанина, охотника: в наших лесах весной хороша тяга вальдшнепов, есть чем похвастать.

    Попав в родной лес, я почувствовал себя так, будто обежал земной шар с такой быстротой, что встретил самого себя лицом к лицу.

    Опять на деревьях пинькали стаи зябликов. Они здесь еще не разбились на пары. Вспыхнув рыжим надхвостьем, поднялся в кустах вальдшнеп. Повторялось всё то, что я видел недавно на другом конце страны.

    Я стал у одной опушки, приятель мой — у другой, шагах в двухстах от меня.

    Солнце зашло, и птицы примолкли.

    Теперь должен протянуть первый вальдшнеп.

    Но он не тянул.

    «Еще слишком светло, — утешал я себя. — Небо чистое. Сегодня тяга начнется поздно».

    Глубокий душевный трепет объемлет душу весной в лесу в эти часы. Нагая дочь севера — белая ночь — гонит сон от глаз. Таинственно оживают в ней белые тела берез, серебристые стволы осин. Сухопарые колючие сосны протягивают к ним свои колючие руки. И таинственно темнеют в глубине неодетого леса дремучие ели. Призрак неутоленной любви поднимается тогда от черной душной земли к мерцающему бледными звездами небу.

    Птицы не спят в эти ночи. Молчанием проводив уходящее на покой солнце, они скоро не выдерживают и снова заливаются песнями. Взлетев на тонкие вершины елок, поют наши серенькие дрозды-белобровки и певчие. Цвирикает в кустах черноокая зарянка. И хриплым от страсти голосом неожиданно начинает кричать в ночи только что прилетевшая на родину кукушка.

    Напрасно, замолкнув, ждет она ответа на свой призыв: веселого, звонкого хохота самочки. Не прилетели еще кукушки-самки. Они прибудут, когда лес оденется листвой…

    Колдуя, чуффыкает, звонко бормочет где-то тетерев-косач.

    — самого желанного: негромкого, хрипловатого «хорканья» и «цирканья» тянущего вальдшнепа. Переждав с четверть часа после захода солнца, вальдшнепы-самцы поднимаются с земли, беспокойно снуют над лесом. Они разыскивают, высматривают своих самок. Это и называется «тягой».

    Я весь напрягся в ожидании первого хорканья. Вспоминалось, как в прошлые вёсны простаивал белые вечера на этом же месте и над головой у меня пролетало десять — пятнадцать красивых долгоносиков, десять — пятнадцать раз вскидывал я к плечу ружье и стрелял, волнуясь, боясь упустить короткий миг возможного попадания.

    И тут вдруг — как всегда, когда стоишь на тяге, — неожиданно, хотя все мысли заняты ожиданием этого звука, — донеслось откуда-то легкое «ципит, ципит, хорр, хорр!»

    Я резко повернулся в ту сторону. И увидел: над опушкой, где стоял мой приятель, на фоне зеленоватой зари, толчками двигаясь в воздухе, неслась птица.

    Странным образом она летела — вперед длинным опущенным хвостом. И у нее не было головы.

    Мгновенная иллюзия рассеялась: то, что представлялось мне хвостом птицы, был длинный, внимательно опущенный книзу клюв вальдшнепа.

    — уже нельзя было различить, где у него хвост, где голова, — и безжизненно упал вниз.

    Тут сразу донесся до меня и звук выстрела.

    — Ну, — я вздохнул с облегчением, — один есть! Теперь начнется.

    Я радовался, что приятель уж не вернется домой «попом» — без дичи.

    Но ничего не «началось». Лес потемнел, в нем слились очертания отдельных деревьев. Прошел час. А вальдшнепы всё не тянули.

    — Хороша же ваша хваленая тяга, — сказал он сердито. — Один только и протянул. Вот он. На Кавказе зимой я бил их десятками.

    Приятель передал мне убитого вальдшнепа.

    Разглядывая птицу, я заметил, что на левой ноге у нее вместо среднего, самого длинного пальца, — культяпочка.

    Меня как током кольнуло.

    — в Сухуми. Но только я вспомнил, что наши северные, вальдшнепы летят зимовать на Кавказ и смешиваются там с кавказскими.

    Я вспомнил сухумских охотников, обвешанных вязанками вальдшнепов.

    Быть может, именно из моего северного леса вальдшнепы — эти птицы с большими трагическими глазами, — собравшись в стаю, зимовали в широколиственных бесснежных лесах над городом Сухуми. Возможно. Очень возможно.

    И я стал думать: какое огромное у нас слово — «Родина»! Какую часть земного шара она обнимает! И всё же юг и север, восток и запад — одно хозяйство.

    — весной останешься без охоты на севере.

    Примечания.

    (39) - ВИР - Всесоюзный институт растениеводства.

    Разделы сайта: