По Туре и по Тоболу живут Татара,
ездят в лодках и на конях.
Летопись
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Тюмень. — Кулички, вокзал и пристань. — Река Тура. — Долгая остановка. — Бойся! — Музыкальное состязание. — Тобол.—Тобольск. Управление переехало с горы. — Счастливый музей. — Беседа с Госпаром. — Плахи. — Парикмахеры и охотники-любители. — На борту парохода «Москва».
«Тюмень — первый сибирский город... Основана в 1586 году... расположена на правом берегу реки Туры... разбросана на неровной местности».
«В центре есть две-три прямые улицы».
Я поднял глаза от записной книжки.
Да, улицы здешние нельзя назвать прямыми...
Окно нашего номера выходит на перекресток.
Одна улица скачком бежит вниз, в овраг. Другая как пьяная выписывает какие-то дикие вавилоны и скатывается в большую лужу. По берегу лужи бегают-посвистывают кулички. Напротив — деревянный дом с мезонином. Ничем не возмущенная пыль на немощеной дороге. Парочка на лавочке у ворот. Сибирский разговор — кедровые орешки.
Тихонько тренькает балалайка.
День, а тянет подремать. Вдруг громкая с присвистом песня:
Эй, комвзвод,
Даешь пулемет,
Даешь батарею,
Чтоб было веселее!
Стучат окна, высовываются встревоженные лица. Испуганно кидается пыль из-под ног крепко шагающих призывников в штатском. Сзади — шумная ватага ребятишек, бузливой молодежи.
И кажется: в город вошли красные...
«... Тюмень... самый оживленный торговый и промышленный пункт во всем Тобольском округе».
«... Пункт железного пути и начало великого водного пути, прорезывающего всю Западную Сибирь».
Разом вспомнились свистки паровозов, грохот пролеток, какие-то бородачи с мешками, какие-то экспедиции с рюкзаками за спиной. Что твой Свердловск! Это — вокзал Тюмени.
И пристань: весь в электричестве, белый, как салфетка, пароход. На том берегу Туры — огни, гремит железо, мелькают тени — даром, что ночь. Там — судостроительные верфи, механические, машиностроительные заводы, железная жизнь. Свердловск!
А посередке, в центре города — тихий дом с мезонином, болотные кулички.
На пароход забрались с вечера.
Машина-то, она прытко идет, а сидеть неудобно.
— Обожди, ветер будет, как начнет пароход швыркать, как начнет! Будет тебе удобство.
Сквозь сон слышу разговор за окном. Мерно хлопают колеса.
Поднимаю жалюзи, — солнце бьет в глаза, блеск воды.
Весь день торчим на палубе. Валентин забросил карандаши, пишет акварель за акварелью. Часы текут плавно, неспешно: речное, пароходное время.
Отрадна, тиха гладь неширокой Туры.
Отлогие берега — песок да глина, тальник, частый осинник, толстоголовые ветлы.
Долго идет — и ни одной деревни, ни одного человека. Стайки уток взлетают с заводинок, кулички семенят по грязи. Белые крачки — маленькие, востренькие чайки — трепыхаются в воздухе и вдруг стремглав вонзаются в воду.
Их не пугает неповоротливый наш пароход.
Вот наконец первые лодки. Необычайной формы лодки: с очень высоким носом, с высокой кормой, узкие. Напоминают пироги индейцев.
В них люди с раскосыми глазами, без усов и бороды.
Лодки легко скользят по глади и скоро исчезают в зелени берегов.
Видны только головы да плечи людей. Они медленно летят, летят над травой, скрываются за кустами: лодки ушли протоками.
Берег поднимается и опускается, и вдали на нем видны крыши, над ними минарет, легкий полумесяц блестит на солнце.
— в древнем Сибирском царстве.
«Жорес» — пароход наш — дает гудок. Колеса хлопают реже. Мы медленно подходим к берегу.
Никакого признака пристани: на сибирских реках пароход обходится и так. Мы даже не заворачиваем, как полагается, носом к течению: «Жорес» останавливается, как шел, и отдает якорь с кормы.
Над невысоким обрывом возникают лошадиные морды. Над ними — головы в бараньих шапках, лица с азиатскими глазами.
С парохода в синих, красных, коричневых, дикого цвета рубахах неторопливо сходят на берег широкоплечие парни. У каждого на плече — ходуля.
Скрываются за обрывом.
Через десять минут они показываются снова. Идут гуськом, попарно. Из двух ходуль у каждой пары носилки. На них — дрова.
Грузчики сбрасывают дрова в машинное и лениво шагают опять на обрыв.
Здесь пароходы не перешли еще на уголь.
В сутки «Жорес» пожирает девяносто кубометров дров. А сколько за лето?
Широкую просеку в тайге прокладывает за лето каждый сибирский пароход.
Проходит час. Всадники легли грудью на шею лошадям, калякают с пароходскими. На обрыве пестрой гирляндой висят ребятишки.
Татарки устроили на берегу настоящий базар. Продают петухов, масло, яйца, ягоды. Берут нарасхват: на пароходе нет буфета.
«Жорес» дает долгий гудок и один короткий.
Никто не торопится.
Молодежь в трусиках лихо скачет с обрыва в воду, ныряет, плавает.
Пароход стоит еще час. Второй гудок.
Пассажиры с берега подтягиваются на борт. Веселей пошли грузчики.
— Бойся!
Шарахает от них народ, дает дорогу.
Молодайке в овчинном тулупе понадобилось вот: проскочила вперед по сходням.
— Бойся!
Куда там — бойся! Молодайка давно уж брык с мостков и плавает по грудь в воде. Тулуп раздулся пузырем, не дает потонуть. Хохот.
Достали баграми.
Третий гудок. Пошли.
* * *
Через полчаса молодайка — во всем сухом на баке у развешенного полушубка.
Высокий в дикой рубахе тут же вьется.
— Гражданочка, смени гнев на милость, выстирай рубашечку. Самим не досуг.
— В воду пхать досуг был?
— По случайности...
Не отстает парень. Молодайка ему:
— Да поди, привяжи к колесу, к плице-то. До другой остановки так выполощет — и стирать не надо.
— Вот спасибочко, надоумила! На первой же привяжу к плице.
Скоро «Жорес» опять подходит к берегу. Стоит недолго.
Вечереет. Речная мягкая тишина, простор, праздность располагают к мечтам.
— Уток тут, видать, будет здорово, — говорит Валентин. — Высадимся — пощелкаем. Нашим ленинградским за всю жизнь столько не набить.
— Еще бы, — соглашаюсь я. — И потом что-нибудь мне непременно попадается очень интересное. Может быть, какой-нибудь совсем новый вид птиц.
— Для пользы науки, — бормочет Валентин.
* * *
Речная мягкая тищина, простор располагают к музыке.
На юте бренчат гусли. Седые бородачи уставились тяжелыми глазами в воду, глядят, как убегает из-под кормы пена — назад, в прошлое. Тянут вполголоса:
— Горносталь к сосне подбегает,
éнь сосну подъедает...
Запевают в салоне первого класса.
Запевают на баке.
— «О, баядера, я пленен красотой!» — поют в салоне. На юте тянет бородатый хор:
Ты-ы скажи-ка мне, това-арищ,
Бе-сшабашна голо-голова...
— «Эх, эх, да герой!» — кроют с бака молодые голоса. На юте дотягивают:
И-и пошел, пошел, бродя-а-га.
Бе-еспашпортный чело-человек...
А уж на баке новую грянули под гармошку:
Уральская стрелковая
Дивизия, вперед!
И только в салоне под аккомпанемент вконец раздрызганного пианино все тот же сладенький стон о красоте танцовщицы-баядерки.
Громкий рев «Жореса» прерывает музыкальные упражнения пассажиров.
После остановки у высокого грузчика с молодайкой происходит короткий разговор:
— Ладно выстирало?
— Тьфу! На вот, получай в подарок.
И он швыряет на палубу два жалких лоскутка дикого цвета.
— Говорила тебе: стирать не придется...
* * *
Проснулись на следующее утро, — «Жорес» топает по Тоболу. Те же берега, но река пошире. На остановках пароход заворачивает уже носом к течению.
Луга по берегам. На высоких куполах стогов сидят орлы. Надменно поглядывают по сторонам.
— кучка оживленных парней в пиджаках. Быстрый, непонятный мне татарский разговор. Но выхлестывают из него знакомые слова:
— ... развитие политическое йок...
— ... заем индустриализации бар...
— ... партийная ячейка бар...
В половине второго вдали показался высокий берег, белый кремль на нем, белая высокая колокольня.
В два подошли к Тобольску.
* * *
В «Настольной и дорожной книге» сказано:
«Тобольск расположен на двух террасах правого, нагорного берега р. Иртыша, близ впадения в него р. Тобола».
«... Вблизи город не представляет ничего привлекательного, особенно в своей подгорной части: здесь сосредоточивается беднейшая часть населения... Все губернские учреждения находятся на горе, куда ведут два подъема: один — для экипажей, другой — для пешеходов, с лестницей до 906 ступеней».
«... В 1708 году Тобольск назначен был губернским городом Сибирской губернии, в которую входила вся Сибирь... С перенесением управления Западной Сибири в Омск было изменено направление главного почтового Сибирского тракта, от которого Тобольск остался в стороне. Это весьма чувствительно отразилось на экономическом состоянии города».
Но давно заглохший было захолустный город встретил нас необычайным оживлением.
Толпа на пристани — ошеломляющая смесь всех времен, племен и профессий. В костюме с иголочки, джентльменистые моряки Карской экспедиции и рядом — в долгополом кафтане — татарский мулла. Густобородый казак, потомок Ермака, и москвич в черепаховых очках. Самоед в малице и кооператор-еврей в пиджаке. Горячеглазый монгол и чудь белоглазая.
Тобольск — центр округа Уральской области. Центр округа, богатого лесом, пушниной, дичью, рыбой. Центр края, в глухих углах которого туземцы еще только начинают просыпаться от тысячелетнего сна, еще приносят жертвы деревянным идолам, мажут им губы кровью растерзанных в их честь животных. Центр заново после революции открытой страны.
И летом по рекам, снизу и сверху, на великолепных американских пароходах, зимой на санях по терпкому снегу, из глубины дикой земли Югорский и из Свердловска, из Москвы и с полуночного Конца Земли съезжаются сюда люди всевозможных племен, обычаев и специальностей — исследовать, докладывать, налаживать, просить помощи.
Движение, шум, разговор на всех языках.
Впрочем, в музее здешнем бывает тихо только по ночам. Богатейший краевой музей без отдыха принимает посетителей.
Я увлекся разглядыванием интереснейших коллекций птичьих шкурок, доступных обозрению и понятных только специалистам.
От выставочной части, которую осмотрел я наспех, у меня осталось странное впечатление, наверно, перевитое прежними впечатлениями от ленинградских и свердловского музеев.
За стеклами витрин в шалаше, вокруг красной грудки из материи сделанных углей, сидят неподвижные, неживые люди в шкурах.
— исчезнут и люди, вызванные из небытия. И, конечно, сейчас же спохватываешься: группа-то ведь эта не археологическая, а краеведческая, здесь куклами представлены одновременно с нами живущие люди. Надпись на витрине подтверждает:
«Самоедский чум».
Групп в Тобольском музее немного, но всюду развешаны прекрасные фотографии из быта остяков, вогул, самоедов, стоят плоские витрины-стволы, висят картонные щиты с луками, стрелами, ножами и всевозможными предметами обихода туземцев.
Музей помещается на горе. Из его окон как на ладони Иртыш и мыс Подчувашный, где бился когда-то Ермак с Кучумом.
— А там вон, где деревня, — объясняет музейный работник школьникам, — прежде впадал в Иртыш Тобол. В 1716 году русло Тобола было искусственно отведено на три версты выше города, чтобы река не подмывала городской берег. Работали пленные шведы.
Первые два дня мы с Валентином чувствовали себя в Тобольске прекрасно. В городе говорили, что вот-вот снизу должны прийти два больших парохода — «Москва» и «Гусихин». Здесь они разгрузятся и сейчас же опять пойдут на низ.
На третий день дорожный зуд охватил нас, мы побежали на пристань за справками.
На пристани было безлюдно. На дверях с надписью «Справочное» висел замок.
После долгих поисков мы нашли дяденьку типа «человек произошел от обезьяны», как мы потом узнали — сторож. Он сидел на борту пристани и торжественно плевал в воду.
— Скажите, — обратились мы к нему, — не знаете, есть тут кто-нибудь из служащих госпароходства?
Он медленно поднял на нас свои пещерные глаза и заявил хладнокровно:
— Я и есть Госпар.
Потом вытащил из кармана большие, прежде называвшиеся «кондукторскими» часы и приложил их к уху. Часы не тикали. «Госпар» равнодушно отправил их обратно в карман.
Дальше между нами произошел такой разговор:
— Скоро придет «Москва» снизу?
— А кто ее знат.
— А «Гусихин»?
— А кто его знат.
— Нет еще сведений с ближайшей пристани о их прибытии?
— Не знам.
— На мель не сели?
— Не знам.
— Скажите, а пока не пришел пароход, нельзя на него билеты забронировать?
— Бронь? Не знам.
— Черт побери! Правила-то у вас есть или нет?
— Правила? Не знам.
— Гм... Ну, так скажите хоть, сколько суток отсюда идет пароход до Обдорска?
— А кто его знат? Какой пароход.
— «Москва», скажем?
—- Не знам.
— А «Гусихин»?
— А кто его знат? Какой груз.
— С полным грузом?
— А кто его знат? Кака погода.
— Тысяча чертей и одна гидра! К кому же нам обратиться?
— Кто его знат?
— Дяденька миленький, и кто тебя выдумал?
— А не знам.
— Ух, да!.. Это самое... Ну, спасибо за разъяснение. Пойдем. Не зимовать же тут с вами.
— А кто его знат? Очень просто, что и зазимуете. Случатся.
После этого разговора город показался нам совсем не таким привлекательным, как раньше.
Удивительное дело: теперь только мы обнаружили, что улицы его с совершенно непонятной целью сплошь вымощены плахами. В этом может убедиться всякий, кому не лень выкопать в уличной грязи яму около метра глубины. Там, где случайно грязи нет, в этом еще проще убедиться: споткнешься и тут же сложишь свою голову на плаху.
Наконец мы догадались обратиться прямо в окрисполком. Там не только дали нам все необходимые справки, но и зарннее выдали «бронь» на каюту до самого Обдорска. В ту же ночь пришли долгожданные пароходы.
«Москва».
На ее борту мы покинули город Тобольск.